|
Sadwave представляет новый, восьмой по счету, номер петербуржского журнала для особо одаренных «Паддингтон». Он традиционно посвящен «британскому образу жизни в Англии и за рубежом». Ничего не поняли? Это нормально. Мы попросили редактора «Паддингтона» Фила Монопольку прояснить ситуацию, но из этого, кажется, ничего не вышло.
Текст и интервью: Максим Подпольщик — Тебе нравится моя футболка? «Принц Чарльз хочет быть твоим тампоном!» Эта фраза красуется на майке Андрея сразу под портретом старшего сына Елизаветы II, который в исполнении неизвестного карикатуриста напоминает то ли ребенка, то ли человека, страдающего синдромом Дауна. «Психиатрический андеграунд», — гордо выведено сверху этого замысловатого дизайна. Дело происходит ночью близ метро «Савеловская» — не самой, прямо скажем, доброжелательной части столичного Вавилона. Большинство участников нашей компании давно разъехались по домам, однако остатки самодельного коктейля «Отвертка», которые подобно сигналам светофора подмигивали желтым со дна пластиковых стаканчиков, давали определенную надежду на интересное продолжение этой стрит-пати. Андрей с пулеметной скоростью орошал вокзальную площадь своими стихами, в которых некрореалист Юфит упоминался в одном ряду с отчетом автора о недавно посещенном им магазине по продаже костылей. Следом за этим раздавались истории о казанском персонаже Дядя Яблоко, который ездит на все иногородние концерты Андрея, а сам живет в пятиэтажке, работая на местном химзаводе по схеме два через два. «Это полный роцк!», — с уважением резюмировал Андрей. Надеюсь, то же самое думали зрители нашего концерта, который Андрей спустя две недели решил дать в четыре утра на противоположной окраине Москвы. Шоу состоялось в художественной мастерской, хозяева которой любезно пригласили нас остаться у них на ночь. К моменту начала концерта в зале находились пять человек. Трое из них спали. Впрочем, это только способствовало общению Андрея с аудиторией. Пока я заводил минуса на местном ноутбуке, тот с поразительной для столь раннего часа четкостью выкрикивал в огромное пространство мастерской: «Школа как концлагерь была и есть, институты – пидарасам, пролетариям – честь». — Наша музыка не для буржуйских фонотек, — гаркнул Андрей под аплодисменты оставшихся в живых слушателей. Этим основополагающим в контексте его творчества утверждением завершилась лучшая вечеринка, на которой я был за последний год. Тот факт, что хозяева помещения после этой истории не только не выгнали нас взашей, а, напротив, продолжили активно звать в гости, говорит о том, что двери в другие миры находятся ближе, чем нам кажется. Журнал «Паддингтон» стоит воспринимать именно как пропуск в иную реальность. Его издатель Фил Монополька, чей ставший классическим фэнзин «Шон Пенн» также удостоился отдельного упоминания в стихах Андрея, как и он не любит буржуев и галереи (не путать с мастерскими). К примеру, во времена своего «блэкметалического» периода разукрашенный под скандинавских сатанистов маэстро предпочитал выступать в телефонных будках. Что сказать, Фил умеет удивить. Как на ниве звукоизвлечения, так и в работе с текстом. Он играл на перепаянных детских игрушках, выпускал на своем лейбле кассеты со стертой записью (проект назывался «Ruin Tapes»), писал для панк-зинов колонки о видеоигре «Червяк Джим», а в итоге пришел к тому, чтобы издавать журнал о британских сумасшедших. Городских и клинических. Для неподготовленного человека все это наверняка выглядит сущим безумием и показным идиотизмом. Но тем и интересен «Паддингтон». Та тщательность и скрупулезность, с которой прорисован его мир, высвечивает новые слои реальности, скрытые даже для свыкшихся с ежедневным сюрреализмом жителей одной шестой части суши. Будничное безумие, в котором пребывают рядовые, в общем-то, жители британского города Блэкпул, многих наверняка заставит задуматься о том, что закомплексованная атмосфера нынешнего российского безвременья — это, по большому счету, не так уж и страшно. Транслируемое «Паддингтоном» безудержное и невменяемое веселье, которое посещает разве что маленьких детей и душевно больных, в этом смысле куда как опаснее. Впрочем, Фил наверняка убьет меня за все, что я тут понаписал, сказав, что он-то имел в виду совсем другое. Еще издатель «Паддингтона» просил передать, что его мозг съели негры, «а иначе я — это не я». Мне нравится футболка с Принцем Чарльзом, а еще майка девушки из бельгийской группы Crash Paris, на которой написано: «Теперь у нас есть свобода быть детьми».
«Паддингтон» — интересное слово. Помимо того, что это вокзал (спроектированный абсолютно ненормальным человеком по имени Изамбард Кингдом) и медвежонок-эмигрант (также слегка отмороженный), оно встречалось мне в очень странных контекстах. Например, рисунки Гитлера на аукционе купил странный человек, о котором известно только то, что у него была надпись «Паддингтон» на рюкзаке. Если знать лексику сленга кокни, то странных контекстов становится еще больше. Один из них — русская эмигрантская литература. Например, Василий Аксенов в своем эссе «В поисках грустного бэби», упоминает некоего американского водителя грузовика по фамилии Паддингтон, по абсолютно непонятной и оттого таинственной причине, предлагая воспринимать его как «Евгения Онегина». «Его звали Стив Паддингтон, что звучит приблизительно как Евгений Онегин. Он лихо гнал через метель и не особенно-то подтормаживал перед светофорами. Кричал мне в невероятном возбуждении: » Я люблю помогать людям! Обожаю помогать людям! Невзирая на цвет кожи! Мне наплевать на цвет кожи! Главное, чтоб человек был хороший! Верно? Чему нас Мартин Лютер Кинг учил? Помогать людям! Я такой отличный парень! Бабы от меня без ума! Мне тридцать четыре года, а у меня уже семь женщин в разных местах, четверо детей в разных местах! Я мужик что надо! А ты чем занимаешься?». Литература литературой, но, если говорить о сюжетах журнала «Паддингтон», то это нонфикшн, документальный сюжет. И если брать русский материал, который витает в воздухе (точно так же, как в нашем случае витает английский материал), то, фактически, он располагает к описанию русской пассионарности, что в идиотском контексте не имеет никакого отношения к психическим нарушениям личности. В контексте отечественных реалий речь, скорее, идет о феномене деятельного дурака с мощным разрушительным эффектом. Это любопытно, но ничего общего я с этим не чувствую. Подавляющее большинство таких людей в России — это православные, юродивые, привлекающие к себе внимание и не страдающие от его избытка. Cкорее всего, на их фоне темы, которые обрисовываются в «Паддингтоне», будут казаться скучными. Я не знаю механизмов изменения психотипа, которые привели к тому , что британскую ментальность я понимаю наилучшим образом, а русскую не понимаю вообще (наряду с французской, скажем, или китайской). Что же касается психиатрии, то ничего особенного в этой теме нет — любой, кто интересуется предметом и даже просто владеет английским языком, подтвердит, что тема психиатрических нарушений традиционно главная в любом британском культурном слое. Иными словами, мое увлечение этим возникло не спонтанно, под влиянием доступности информации в Интернете, а по исторически сложившейся традиции. Оно сформировалось как свойство менталитета. Я бы добавил, что тот, кто условно называется человеком с психологическими нарушениями британского склада, может быть русским или кем нибудь еще, поскольку это и мой случай тоже. Количество психотипов в конечном счете исчерпывающе, по Юнгу их не более десяти-пятнадцати, то есть немногим более основных этносов. Географическая же привязанность к пространству может говорить лишь о том, что носитель определенного психотипа всего-навсего находится в том месте, где ему комфортнее. Совсем недавно мне приходилось читать статью об эстонской литературе, которая (не в пример русской) на протяжении девятисот страниц может спокойно повествовать о том, как люди выкорчевывают пень. Автор статьи писал, что это плохо. Истинная литература (по его мнению — русская) должна быть про этапы становления характера пассионариев. Я абсолютно уверен, что на современном этапе развития любая литература, которая не идет по пути разговоров о том, как люди выкорчевывают пень — вещь довольно скучная и проработанная. К примеру, у Чехова все только и занимаются тем, что выкорчевывают пень. На этом фоне (и это очевидно настолько, что является чуть ли не точкой зрения школьной программы) все предшествующие шедевры русской литературы кажутся устаревшими и отжившими. Гончаров в дневниках «Фрегат Паллада» постоянно выкорчевывает пень на фоне сменяющихся пейзажей, и это прекрасная, опередившая свое время, литература. Довлатов очень скучно выкорчевывает пень в «Заповеднике», но на фоне этой повести все остальные его сюжеты кажутся слишком напористым водевилем. Это лучшие образцы глубоко психологической, интровертной прозы. В XX веке она сменила литературу о пассионариях по причине полного исчерпывания соответствующих сюжетов и, скажем так, более изящно поставленной изобразительной задачи. Все персонажи журнала вместе со мной и художниками действительно каждый день выкорчевывают один и тот же пень. Однако любой человек с реальными, а не выдуманно-культивируемыми психическими нарушениями скажет, что все, на самом деле, происходит именно так. Десять-пятнадцать лет назад больше всего меня интересовали шумовая сцена, американский журнал Bananafish и группа Cock ESP («Петух-экстрасенс»). Это были очень странные и нетипичные для околомузыкальных кругов чудики, ставившие во главу угла не технологический, а человеческий фактор. С ними мы менялись информацией по почте и пересекались на некоторых выездных мероприятиях. На данный момент, среди русских пользователей Интернета нойз популярен примерно в том же масштабе и в той же социальной среде, в какой в моей молодости были популярны группы типа Dead Can Dance — то есть, среди выпускников престижных вузов. Человеческий фактор исчез почти совсем. Еще хуже то, что одновременно с музыкой стали массовыми и узкоспецифические, маргинальные темы, ранее развивавшиеся в направлении американских, английских и японских шумовых субкультур. К ним, например, относятся серийные убийцы, звуковой терроризм в быту типа «смерть соседям», наивные картинки от руки, японские ролевые игры в господство и подчинение, самодельные инструменты, деструктивизм на сцене и полная абстракция. Сейчас, на фоне общей эйфории по поводу этих тем, мне бы и в голову не пришло такими вещами заниматься — даже на пародийном уровне. В том, что сейчас происходит, практически нет психологически странных персонажей. Они занимаются гораздо менее ангажированными, гораздо более камерными и не в пример более скучными проектами, граничащими с терапией. Чаще всего эти вещи непонятны даже для них самих, однако всегда интуитивно верны. Все это заставляет задуматься над тем, что стили и темы меняются, а странные персонажи, которые не вписываются в общественные категории по воле свойств собственной психики, остаются (при этом, чаще всего не у дел). Поэтому в какой-то момент у меня возник интерес сконцентрироваться именно на этих людях. Будучи, на сегодняшний момент, привязанным к ежедневной работе, я в основном живу старыми запасами материалов, а номер компилирую, вися на высоте пятнадцати метров, постоянно отвлекаясь на команды непосредственного на момент висения на пятнадцатиметровой высоте начальства. Так что технически процесс сбора материалов очень скучен, хотя и небезопасен. Сейчас всю методику художественной части полностью взял на себя наш постоянный иллюстратор Петя Псимулине, чем сильно облегчил мне жизнь. Именно его следует благодарить за то, что у нас есть несколько отличных приглашенных иллюстраторов. К примеру, обложку последнего номера «Паддингтона» рисовал киевлянин Olexa Mann. Кроме нас журналом никто не занимается и не думаю, что эта ситуация когда-нибудь изменится. Люди, которые пишут мне и просят встретиться на предмет продажи номера — это хорошо и даже изысканно одетые бабы. Я предпочитаю считать, что покупают журналы они для какого-нибудь стеснительного и оторванного от социальной жизни человека. По крайней мере, это кажется мне логичным, так как именно так поступаю и я, когда мне что-то требуется от незнакомца. Все это следствие все того же британского подхода, когда контент английского сегмента в Интернете, в основной своей массе платный (а также довольно мейнстримовый и предсказуемый), а все смешное можно найти в библиотеках — от порножурналов и самиздата до автобусных расписаний.  «Если надо, то для одного из абзацев я могу отсканировать свою членскую карточку блекпульской публичной библиотеки. Это несложно», — здесь и далее пояснения Фила Монопольки Sadwave попросили Фила Монопольку рассказать о пяти основных персонажах нового номера «Паддингтона», но вместо этого пан редактор поведал нам о героях второго и даже третьего планов. Впрочем, наша аудитория, как минимум на треть состоящая из поклонников Green Day, эту разницу едва ли заметит. 1) Анди Пачёрек Анди — это северо-английский художник, близкий к оккультизму. В прикладном нумерологическом тексте «Факты о цифре семь» он выступает консультантом по цифре семь по округу Дарем. Пачёрек был взят на эту роль в первую очередь за то, что его папаша однажды заявил: «Вот уже лет семь прошло с тех пор, как я в последний раз пил «Люкозад».  Фото Анди у нас нет, зато есть реклама прекрасного британского лимонада «Люкозад» 2) Рышард Опольский по кличке «Пан Тадеуш» Рышард, будучи по образованию профессиональным врачом-сиделкой, привязанным по сфере своей деятельности к блекпульскому пенсионеру Синтии Леннон, имеет идею фикс собрать бывших жен The Beatles по принципу степфордских жен. Впрочем, обладая поверхностным знанием предмета, он ошибается и принимает посетительницу пляжа для инвалидов без конечностей за Линду Маккартни. Эта дама является невестой моего будущего трагического знакомого по имени Тони Аццопарди, который не прочь сдать ее Рышарду в аренду. Я же на момент их знакомства приглядывал за Синтией Леннон за небольшую, необходимую мне на тот момент мзду. Впоследствии все эти персонажи сойдутся при весьма забавных обстоятельствах.  «Картинку с «Паном Тадеушем» я не нашел, но вот относительно свежее (2010 года) фото Синтии Леннон и ее нового врача-сиделки. Он мне нравится, зверский тип, похож на Лючио Фульчи». 3) «Мисс Ее Божественная Cущность» Лондонский трансвестит, заканчивающий мемуары. В цитируемой ниже главе «Проклятие: Уфологическая дева разгадывает загадки Ужасов Ветчины», дива-автор, находящаяся в плену у инопланетян, была вынуждена стоять и смотреть на себя голой в зеркале часами под акомпанемент записей Долли Партон и Тэмми Уайнетт. «Это и была самая что ни на есть психологическая пытка, а что касается физических мучений, то, разумеется, после такого меня уже ничем не запугаешь. К тому моменту, как инопланетяне закончили с наждачной бумагой и клизмами, горящий воск для меня был все равно что дождик».  «Обложка мемуар «Мисс Божественной Сущности», а также фото ее бойфренда Хью Малхалла, читающего отрывки из данной книги на мероприятии Spare Changes Books в Лондоне. Вполне может быть, что у этого фото есть копирайт. Если это так, то этот копирайт зовут Бен Ватсон (см. Паддингтон #5)» 4) Джессика Райлан Человек-загадка из американского шумового андерграунда. Никто не знает точно, но все подозревают, что эта технологичеси подкованная дама в очках — трансвестит. Два гастролирующих вместе с Джессикой Райлан носителя британского психотипа намереваются подбросить ей жменю гидрапоники в аэропорту, чтобы посмотртеь при раздевании, наличествуют ли у нее половые органы, или, на худой конец, анонсируемый некоторыми очевидцами кадык.  Художественное воплощение Джессики Райлан 5) И сразу несколько персонажей. «Даблдеккер» — детское телешоу при участии семи детей, которых «для веселья» заперли в лондонском двухэтажном автобусе. Детей звали:
Ниже Sadwave публикует главу из свежевышедшего «Паддингтона» №8 Фил Монополька: «Папа Док – это я»Ладно Тони, пусть он хоть драгдилер английской королевы, пусть хоть гениальный белый саксофонист в далеком прошлом, а как во все это безобразие затесался я? С полгода назад меня одолело душевное беспокойство вроде зубной боли, и стало понятно, что мир вокруг меня должен кардинально измениться. Способ измениться был найден примитивный и напрашивающийся сам собой. Хочешь изменить мир, начни с самого себя. Витилиго — это изменение пигмента меланина. Такое вроде бы происходило с Майклом Джексоном, когда изначально черная кожа начала вдруг слезать с него слоями, как золотое покрытие с китайской безопасной бритвы. Что у него там произошло в голове помимо внешних изменений – загадка. Но непосредственно после того, как артист сбрендил на этой почве, он стал мультимиллионером. Узнав об этом, я решил запустить подобный процесс, только, по определенным причинам, в обратную сторону. На первом этапе, конечно, не всерьез, а всего лишь в переносном смысле. Хотя об этом я в то время не думал. Справочник Снежневского по психиатрии уверяет, что для людей с моим диагнозом разницы между понятиями «в буквальном» и «в переносном смысле» не существует. Ключевым для меня было понятие черной души. Говоря проще, я обсмотрелся документальных фильмов канала «Би-би-си» про черный континент со всеми сопутствующими кошмарами. Чтобы избавиться от ужаса, посеянного при их посредстве в моей душе, вздыхая и чертыхаясь, я принялся мимикрировать. Было бы глупо находить какую-то романтику в музыке деревенских негров (хотя балладу, посвященную убитой крысе, я уже написал) или, тем более, в дергающейся как студень на вилке вокально-инструментальной производной со всевозможных солнечных островов. Все это меня скорее пугало, поскольку под словами «деревенские негры» и «солнечные острова» я подразумевал исключительно кровавый вуду-ритуал. Кванза, тетродотоксин, папаша Дювалье – несмотря на географический разброс всех этих проявлений, они были для меня одинаковыми. Особенно сильное впечатление произвела на меня биографическая книга про «папашу» Дока (гаитянского диктатора Франсуа Дювалье). Папа Док мастерил из ракообразных зловещую субстанцию под названием «порошок «Эйнштейн»», накачивал половину бесконечно преданного ему народа тетрадотоксином, а оставшуюся часть казнил непосредственно у себя в кабинете. Для этого он использовал изобретенный лично им агрегат «человекодавилка», который и сейчас туристы могут наблюдать в его дворце, ставшем музеем. Вплоть до сегодняшнего дня это мой любимый персонаж из шестидесятых. Даже сейчас. А в то время никого круче «папы» просто не было. Мэнсон и Сётклифф в сравнении с ним, как Серафимович с Вересаевым в анекдоте про гамбургский счет — «не доезжали до города». Я боялся, благоговел при звуках его имени и презирал папу Дока одновременно. Во сне я часто прорывал оцепление флота гаитянских канонерок на плавсредстве, отдаленно напоминавшем английский «дрейковский» галеон, и размахивал над телом Папы абордажной саблей. В нюансах морского дела я разбирался намного меньше, чем в симпатической магии. Хотя не исключено, что все обстояло именно так, как я себе представлял. Симпатическая же магия, в которой я поднаторел, пока болел ангиной, вооружившись книжкой Фрезера, требовала от меня того, чтобы я играл музыку. Ее я, впрочем, играл и раньше, но, по закону подлости, именно сейчас я был готов к музицированию менее всего. К описываемому моменту я уже раздарил, разбил или оприходовал для чего-то иного всю технику, на которой играл когда-то. Даже наушников теперь у меня не было, не говоря уже о всяких хитрых проводках с педальками, при помощи которых сейчас принято изображать музыкальный процесс. Мне до сих пор нравится ломать инструменты на сцене. А наушники (к слову, не более) я сломал, приложив ими как следует жену отца японской шумовой электроники, которая бросилась мне на выручку с упаковкой тампонов в самый разгар глазного кровотечения. Оно открылось вследствие неправильной постановки стеклянного бокала на долбежник цепной пилы. Вот таким музыкантом я был. Прекратить пришлось, следуя приказу шефа на основной работе, порекомендовавшего мне или завязывать или подшиваться. Как от этого подшиваться, он не сказал. Поэтому я взял, да и попросту раздарил все, что у меня было. Я принялся чесать трещавшую от вопросов голову. Дорвись я до техники, пришлось бы начинать все заново, и я уж не знаю, каким образом подшил бы меня шеф, увидев в очередной раз по телевизору. Впрочем, и денег на это ушло бы немало. Компромиссный вариант обнаружился не скоро, зато шеф его сразу одобрил. И я зачесал голову с удвоенным усилием. Прямо под моими ногами валялась программка от фестиваля, которую некогда донесли до туалета, но, к счастью, так и не использовали по назначению. Голландцы The Ex — это скучная и не особенно веселившая меня даже в детстве анархо-комунная группа, популярная среди голландских поклонников Горбачева. Группа носила футболки с надписью «Донецк-6-15» и зачем-то выступала пропагандистом так называемой конготроники — национального достояния республики Заир, оставшегося от политического курса президента Мобуту.
Мобуту безропотно принял во внимание то, что джаз выродился в музыку белых пидорасов, которые, вдобавок, в ней не разбираются. Впрочем, он не заставил свой народ в отместку пилить на этнических инструментах нгомби и обала, а, проявив себя дальновидным культурологическим диверсантом, ввел этническую декоративно-прикладную ерунду в контекст европейской музыкальной традиции по принципу карго-культа. Негры самовыражались, мастеря арфы из консервных баночек, а тромбоны из огрызков водопровода. Постепенно они переходили на сабвуферную систему подзвучки на бензиновых бидонах, подведя к ней опасные провода из колючей проволоки. По звучанию это напоминало дико популярную в Европе самбу. Получился маргинальный гибрид, довольно странный, хотя и на первый взгляд устрашающий. Впрочем, было понятно что, как и любая музыка, навязанная политиками сверху, эта модель не устрашала и даже не завораживала. Интересовала она только The Ex. Отсюда я сделал вывод, что они отзывчивы, бесшабашны, независимы в финансовом плане, и уж точно не обидят даже самого последнего идиота.
Последнее я, не будучи уверенным до конца, проверил на одной университетской барышне, интересовавшейся субкультурами и анархо-комунными делами. Негров она тоже любила, по достоинству оценив фотокарточку, на которой два капоидных сарацина стояли в трениках под ржавым водостоком с натянутой на него проволочной сеткой. Все это дело отдаленно напоминало контрабас и арфу для босховских мучеников. Она назвала ее «прелестью». Узнав от нее, какие все эти негры и голландцы расчудесные ребята, и получив совет общаться с ними в расслабленно-дружелюбной манере, я тут же спустился в продуктовый магазин, положил все деньги, которые смог найти, на телефонный счёт и принялся названивать по телефону, обнаруженному в фестивальной программке. На пятый раз в трубке отозвались красивым женским голосом: — Привет. — Привет, – я зачастил даже в более чем нужно расслабленной манере, потому что боялся казаться странным. Получилось назойливо и по-дружбански. – Брошюрка класс, да. От мая 2003-го. Читал с удовольствием. — Ах да, — вежливо рассмеялись в трубке, — это информационный бюллетень. Ньюслеттер. Знаете? — Знаю. Мне сказала моя знакомая. Она занимается субкультурами. Мне бы негров бы этих спросить…как их там. Это самое… — Каких? — Что? — Этих… ну, негров? Каких негров спросить? Я аккуратно вытер рукавом пот с трубки и продолжил несколько более уверенно: — Вы, наверное, не в курсе. Мне нужен тот, кто занимается у вас неграми. Хотел спросить у него про токопроводимость. Всю эту белиберду, которую они выставили на своем веб-сайте. Видите ли, я сам в некотором роде… одним словом хочу сделать все качественно. — Слушайте, вы смешной, — ответила трубка. – Так что же именно вы хотите… качественно сделать? Приняв к сведению то, что я смешной и окрылившись, я сделал попытку неуклюже пошутить на тему того, чего мне хочется сделать качественно. Не скажу, что именно, но пошутить получилось. Да еще так, что пришлось выкручиваться – в трубке надрывно ржали. Ребята они и вправду были расчудесные. — А почему, кстати, вам для этого потребовались негры? Вот, меня, например, зовут Алоис, — сказала девка тоном художника Карандаша из антисемитской пьесы писателя Леся Подервянского. — Да? Это очень хорошо, — сказал я и тут же повесил трубку. Мне показалось, что папа Гитлера не вписывается в мои планы. Потянулись недели ожидания. На дворе стоял поздний октябрь, становилось холодно. Никаких знаков сверху я не получал. Даже сейчас я, прежде чем к приступить к ответственному поступку, выжидаю знака сверху, а тогда, в припадке помешательства, и подавно. Наконец прозвенел звонок. В киндер-сюрпризе мне попался полипропиленовый, страшный как адское пламя, негр, бьющий в барабан. Я приступил к выполнению ритуалов. Дьявол выпрыгнул бы из окна, увидев, что я смастерил из доски от средневекового переплета с изображением сцены Распятия, который с риском для жизни выдрал из коллекционного экземпляра, купленном в магазине старой книги на Большом проспекте. Переплет был уже наполовину отодран, и я пронес его под пальто, а дома замазал ценник. Напоследок скажу, что больше меня не мучал вопрос, куда пропал бессмертный папа Док после восстания гаитянских канонерок. Было очевидно, что Папа Док – это я.  «Все остальное довольно легко гуглится. Впрочем, когда что-то легко гуглится — это не то, чтобы очень уж хорошо». |
Вконтакте
Twitter
Отзывов (8)