DJ Stalingrad: Конец света

Двадцать первого августа писатель Dj Stalingrad, имеющий статус политического беженца в Финляндии, был необоснованно арестован в Испании и в настоящий момент находится под стражей. Sadwave желает  автору скорейшего освобождения и публикует его неизданный рассказ «Конец света».

Текст: Dj Stalingrad

Иллюстрации: Петя LastSlovenia

Сегодня мне приснился странный сон, будто я летел сквозь вселенную, а она сжималась. Миллионы звезд и созвездий проносились мимо, устремляясь в одну точку где-то в центре завихрений и туманностей, кометы ослепляли меня ледяными хвостами, и планеты кружились по эллипсоидам со своими спутниками. Все они как будто убегали от кого-то, неслись от края вселенной к центру, чтобы прижаться там друг к другу покрепче. В космосе царила паника. Я не совсем понимал что происходит, мне было конечно очень интересно, но принимать во вселенском бегстве участия я, почему то, не мог, все бежали, а я нет. Постепенно последние запоздавшие созвездия пронеслись мимо меня, через мгновение я уже стоял один в темноте. А пустота все текла, я уже ничего не видел, но чувствовал, как ее черные бархатные потоки льются вокруг, стремясь в одну точку, как вода, когда вынимаешь в ванне пробку. Еще несколько ленивых секунд – и вот, уже ничего нет вокруг, даже темноты, все вытекло. Было почти не страшно.

За окном грязный снег повсюду, в комнате холодно. В банке с кипятком чаинки падают на дно по кругу, окрашивая воду в коричневый. Чифир с утра обостряет восприятие реальности, увеличивает потенцию, но уменьшает срок жизни. Вот было бы хорошо, если бы сегодня все закончилось.

На улице гололед, человек лежит у остановки без сознания, изо рта слюна, штаны полуспущены. Кожа на его лице кроваво-красного цвета, он еще жив. «Передайте вперед», — в маршрутном такси усталые люди делят деньги. Они устали уже с самого утра. Давка в метро, шубы и дубленки трутся друг о друга, каждая станция – очередное хуевое воспоминание. Там приняли менты, там порезали куртку, там порезали друга, здесь ограбили, а тут пять лет назад взорвали бомбу. Погибли десятки человек, они так же теснились в суете; люди спаслись, потому что осколки застревали в телах впереди стоящих пассажиров.

Пойду загляну к родным, может быть, меня накормят или дадут денег что ли… Там все давно на пенсии, на инвалидностях, есть чем поживиться. Подхожу к подъезду, набираю номер квартиры на электронном замке. Жду, пока мне ответят. Один гудок, два, три. Никто не отвечает, с козырька подъезда капли падают мне за воротник, кричат галки. Старуха вывела внучку на прогулку, бледные худые ручонки впились в подол серого войлочного пальто, я прохожу внутрь. В лифте, как обычно, газеты на полу, стойкий запах. Наверху, в углах – «25+», «17+», «44-», «81 — — », «81А!». Эти заметки маркером оставляют фельдшера скорой помощи, оповещая друг друга, в каких квартирах благодарят, а в каких нет. «А» — это «анархия», значит, где-то в глубинах этой квартиры таится хронический безумец,

человек, потерявший людской облик и кору головного мозга, запертый в своей однокомнатной квартире. Там надо быть поосторожнее, всегда быть готовым нанести упреждающий удар первым.

Поднимаюсь на этаж, достаю ключи, замок щелк-щелк – открылся. А дверь – нет. Закрыта на защелку изнутри. Значит старики дома. Звоню в звонок, нажимаю кнопку один, второй раз. Спят, наверное. Хотя уже почти полдень. Жду. Вот бабушка медленно просыпается, слышит мой звонок, несколько секунд думает: «Кто бы это мог быть? Так рано… Ах, ну да, это же мой внучек пришел, давно не заглядывал». Встает, одевает халат, идет к двери, «иду-иду!» говорит. И щелкнет засов. Я нажимаю на кнопку снова и снова, ничего не происходит, звонок надрывается впустую. Я уже не снимаю с него палец, его слышно на весь этаж, эхом его звук разносится по пустым бетонным коридорам. За дверью только звон, потом тишина. Старость и страх. Я стою так, опершись пальцем о кнопку звонка, уже несколько минут, и никто мне не открывает изнутри.

Сегодня мне приснился странный сон, будто звезды и туманности скручивались и неслись в одну воронку. Все дальше и дальше, падали в никуда, а я смотрел на их падение заворожено. Меня ослепляли кометы ледяными хвостами, юпитеры и сатурны неслись мимо меня, вращая кольцами, потом все кончилось, все исчезло где-то в центре, время остановилось, и только пустота шуршала со всех сторон.

Сыпешь горсть чая на дно пустой банки, заливаешь кипяток, там начинается ошпаренный танец. Все крутится и подпрыгивает в пару, постепенно чайный цвет распространяется повсеместно. Обжигаешь пальцы о стекло и смотришь на грязный снег за окном.

На улице гололед, люди забавно семенят по посыпанным песком тропкам. У остановки лежит мужик, весь красный, невменяемый, из открытого рта повисла слюна. Возможно, он отходит, отойдет через минут 20, холодно все-таки.

Я думаю сесть в маршрутку, но внезапно передо мной, прямо в коричневой снежной грязи, резко тормозит машина.

«Эй, чего, куда идешь! Привет, залезай, покатаемся!». Витя машет мне с заднего сидения, в руке – банка «Охоты крепкой». «Доедем до меня, посидим».

Шофер маневрирует по утренним пробкам, Витя уже поддал нормально, в спортивном костюме, в кроссовках, будто вышел в подъезд покурить. «Да че, теперь так, нормально отдыхаем, не нравится? А мне заебись, взял, из дома вышел, тачку поймал, никаких метро этих ссаных больше, чего уж». Ну да, я не против.

«Дядя Вова, притормози вон там, на углу. Отлично, давай, еще покатаемся!» — Витя сует водителю пятьсот рублей, мы выходим и бежим в подъезд. Я здесь уже был пару раз, мы поднимаемся на четвертый этаж, там за железной дверью Витина квартира. Входим – везде мусор, пакеты, вся мебель передвинута, часть – отсутствует. В комнате остался только разложенный диван, несколько стульев и телевизор на табурете, на кухне – горы немытой посуды. Везде катаются бутылки из под элитного алкоголя – коньяки, импортные водки, ликеры.

«Провожал тут клаву одну», — Витя вдет меня на кухню, убирает со стола мусор, — просто все скидывает в черные пластиковые пакеты, — «Как тебе? Вот так теперь живем. Доживаем. Будешь чего?».

Берет первую попавшуюся бутылку, это текилла, вынимает из раковины немытые стаканы. «За новоселье!» — пьем не чокаясь.

Витя был прописан в этой квартире со своим братом, который здесь не жил. Недавно брат женился и потребовал продать квартиру, а деньги поделить.

«Эта манда его надоумила, хотят отдельную хату купить побольше. Уже вроде купили. Пиздец, мне гроши какие-то получились, как они так насчитали… Говорит, мы тебе квартиру нашли, в Бутово, развод, понял. В Бутово ебут разутого. Ну я им говорю, хватит, давайте мне все деньги мои сюда, не наебете. Бутово ссаное какое-то придумали… ну они кривлялись долго, потом я уже просто к ним приехал на хату со стволом пьяный, они мне все сразу выдали. Наебать хотели!»

Витя начинает искать закуску. Ничего нет, одни объедки везде, куски роллов, пиццы, пластиковые контейнеры со сгнившей жратвой. Еще по одной.

«Ты не думай, у меня тут не прибрано, но уж похуй, новые хозяева приберутся. Уже на следующей неделе надо освобождать. Ну мы тут отдыхали нормально, все наши были, че тебя-то не было видно? Тут мы и «подводную лодку» на пять дней мутили: накупили жратвы, бухла, окна-двери заперли и нахуй просто… глубокое погружение. Леху еле откачали, слышал уже? Потом это, в сауну ходили, тоже класс, там все элитно, понял… Потом начали уже просто по приколу из журнала «Знакомства» стремных шлюх заказывать, жирных, старых всяких. Угар какой-то… Тут вот, недавно, пьяные, бабу просто на мороз среди ночи выгнали, она под окном орала, чтобы ей одежду скинули…»

Витя давно уже не работает, много месяцев. Ну, не он один. Теперь он, конечно, стал королем, может многое себе позволить. Рассказывали, он недавно подрался с ментом, отхуячил его на спор, потом в отделении откупался. «А не так дорого, знаешь… Нормал, можно еще пару раз так же…»

Настала очередь Джонни Волкера, он зашагал прямо в наши стаканы. Большие, обжигающие глотки катятся вниз под кадыком.

«Думаю теперь, поживу у Санька некоторое время. Ну он сам предложил, мне-то что… Там стремно, конечно, все эти его подруги обдолбанные, ну я деньги с собой хранить не буду. Не, ты не думай, и ширяться с ними не буду, там пиздец, СПИД, весь букет, наверное, ну нахуй. Мы тут когда отдыхали, они все про одно, разводят. Я уж, так и быть, купил им кокса, вообще, до этого ни разу не пробовал, смешная штука, круто. Ну им-то понятно, чего надо… не, я не стану, это уже не по мне».

«Ты, я вижу, нормально отдыхаешь, солидно. Я бы на твоем месте, уж раз так, поехал бы на юга какие-нибудь, где зимы нет, на море. Мулатки, пляжи…»

«Не, о чем речь, я бы рад, да у меня паспорта нет же. Я не выездной, куда мне. Только в Крым, разве что, в Ялту какую-нибудь. Там сейчас холодно, я уже думал. Я тоже тепло люблю, вот завтра может, опять в ту сауну пойдем, хочешь? Пацанам я еще не звонил, пойдем, телок закажем, поговорим, не виделись же давно».

«Да, ну можно, я тебе позвоню завтра. Какой твой номер?»

«А, бля, косяк. У меня же мобилы нет, не купил чего-то. Все время забываю, ну рядом пацан всегда. А вчера номер городской отключили, теперь без связи с внешним миром, понял. Как быть-то… ну я сегодня, тогда, мобилу куплю и позвоню тебе сразу, идет? Давай, говори номер… черт, ручки нет… ну я Толику позвоню тогда, он ведь твой номер знает? Ну и отдохнем нормально…»

Витя сильно напился уже, «подводные лодки», вероятно, сильно подкосили его здоровье. Он сидит, опершись на стол, и качает головой из стороны в сторону.

«Бля, ты извини, я чего-то ваще, не але… Ща, вот погоди, поедем покупать мне мобилу, ты свободен? Нормально, да? Поедем в Охотный ряд. Купим мобилу нормальную, с Интернетом, камера чтобы… Ты разбираешься? Я же вообще не разбираюсь, говно какое-нибудь куплю… Сейчас я прилягу на секундочку, и поедем на тачке».

Он с усилием встает, идет в комнату, валится на грязную простыню. «Не выспался, ебал эту дуру всю ночь… давай, телик посмотри, что ли, я вздремну». Он засыпает, не снимая кроссовок, в давно не стиранном спортивном костюме, вокруг банки из под пива и гандоны. За окном темнеет. Я иду на кухню, умываюсь над грязной посудой холодной водой, одеваю куртку. Блядь, он закрыл дверь на замок. Начинаю рыскать по карманам, там какие-то обертки от жвачек, мятые купюры, ключей нет. Разбудить Витю тоже не удается, он что-то бормочет и укутывается в испачканные простыни, пуская слюни. Я сажусь напротив него на табурет, запертый в чужом доме, одинокий и совершенно пьяный.

Сегодня мне приснился странный сон, будто все закончилось. И время и вселенная, и все мы. Будто все это в миг куда-то улетело, перестало существовать, было разрушено какой-то устрашающей силой. Я не мог понять, какой, но она была где-то здесь, уже рядом, я чувствовал ее. Эта сила была за пределами сравнений любых сил, такой сильной, что даже не подумаешь о ее силе. Она была сильнее всех и почти не страшной.

Я проснулся и заварил себе чай в банке на кухне. Сначала вскипятил воду в электрическом чайнике, потом засыпал «Принцессу Гиту» в стеклянную банку из под маринованных огурцов, а потом совместил все это путем вливания. Ну, чаинки, само собой, сразу заплясали по кругу, начали нарезать чайные хороводы в своем аквариуме. Я так люблю этот момент, будто время становится такое же жидкое и тягучее, как горячий чай. Очень не хочется выходит на улицы, там очень мерзко. Везде грязный снег, и небо серое, и еще гололед. Людишки под окном то и дело поскальзываются, семеня к остановке, и наступают на человека, который валяется у них под ногами в распахнутой куртке.

Мне должна позвонить Люда, она и звонит. Телефон долго дрожит передо мной на столе, проворачиваясь по кругу. Я так хочу, чтобы все поскорее закончилось.

«Привет. Нет, я не сплю. Не думаю. Нет, вряд ли. Я не знаю, как сегодня. Не надо. Не хочу. Как знаешь. Я не знаю. Посмотрим. Увидимся». Очень плохо, хорошо, она хоть сюда не приедет.

Выхожу из дома, трясусь в метро, еду в парк. Люда не любит леса, она бы предпочла встретиться в каком-нибудь кафе, но я измождал ее прогулками в парке осенью, зачем-то она решил зазвать меня туда сегодня. Девушка оторвана от жизни, на дворе же зима.

Жду ее на холоде, черт, надо было мне опоздать. Идет, наконец, хорошенькая такая, улыбается. Целует меня, погружаюсь в облако духов.

«Ну и что, не мог позвонить? Почему ты мне не звонил?» «Занят был, всякое навалилось, не знаю даже». «Позвонил бы, я бы тебе сказала чего-нибудь хорошее. Или приехала бы, ты бы меня позвал?» «Не знаю, дел было много, ну и зима, настроение плохое… чего звать, смотреть не на что». «Чушь городишь, я бы приехала, и все сразу стало бы лучше». Идем по парку вглубь, людей почти нет, разве что пенсионеры с маленькими детьми или одинокие старики… Иногда зимой выпадет снег, а потом, на следующий день, яркое морозное солнце и небо лазоревое. Такую зиму, с лыжниками, снегирями, варежками, еще можно как-то выносить, а сейчас – полный провал, мрачный день и грязь повсюду.

«Чего ты делал эти дни?» «Так, всякое. Были дела разные». «Не было у тебя никаких дел, ты бы мог мне сто раз позвонить. Хватит уже, о чем ты думаешь?» «Так, не о чем. Погода хорошая». «Гадкая погода, все время врешь! Почему ты не хочешь теперь меня видеть? Что я сделала не так?» «Да нет, все нормально. С чего ты взяла» «Почему ты мне тогда не позвонил? Так больше нельзя, хватит всего

этого… Чего ты хочешь?» «Нет, ничего. Ничего не хочу».

Вороны прыгают с ветки на ветку, на землю тяжело падают куски слежавшегося снега.

«Я тебе больше не нравлюсь. Врал мне, значит, тогда? Чего молчишь?» «Да нет». «Ну вот и сейчас врешь. Ты больной? Ты можешь остановиться?» Люда дергает меня за рукав, она очень хорошенькая, когда сердится. «Ты мне ответишь, что происходит?»

«Ничего не происходит, вот, гуляем». Она отпускает меня, отворачивается. Идем дальше, между нами «пионерское расстояние» — около 40 сантиметров. Она теперь молчит, ей неприятно, возможно, больно. Она сдерживается. Еще немного, совсем чуть-чуть…

«Я тебе рассказывала, помнишь Олю, мою подругу? Она вот поехала в Турцию отдыхать и теперь сидит дома беременная от аниматора… а у тебя как дома? Как родные?»

«Ничего, вроде здоровы. Не заходил к ним давно. Месяц может…»

«Ну как так… Тебе действительно на всех наплевать, так нельзя. Ты эгоист, зациклишься на одном и все. «Я такой, я сякой, я несчастный, я больной»… Все, хватит уже!»

«Я по-другому не умею». «Все ты умеешь. Так нельзя, это очень плохо». Мы сидим на скамейке в парке, понятное дело, на спинке скамейки, ногами на сидение. Люда рассказала мне еще пару поучительных историй, я поддерживал разговор в своем духе. Теперь она молчит. Мы гуляем уже достаточно долго, скоро начнет темнеть уже.

«О чем ты думаешь?» «Ни о чем. Так. Зябко как-то». «Ты не хотел сюда приходить?» «Не знаю. Холодно просто. Пора уж по домам. Идешь, нет?» «Подожди минуту еще, посидим». У нее начинает дрожать подбородок,

она отворачивается. Я делаю глубокий вдох и терпеливо жду. И вдруг меня начинает тошнить. Твердый комок поднимается вверх по горлу, все выше и выше, у меня мутнеет в голове, я вот-вот заблюю тут все. Глотаю раз, другой, учащенное дыхание, выкатив глаза, трясу головой. Люда оборачивается, обнимает меня, она подумала, будто я тоже заплакал. Теперь я должен быть действительно внимательным, чтобы не заблевать ей всю куртку. Так мы и сидим еще минут десять: она – в растроганных чувствах, я – в высшей степени концентрации.

Я провожаю ее до остановки, ее лицо бледно, но идет она гораздо увереннее. Я плетусь на пионерском расстоянии. Опасаюсь, хотя спазмы уже реже.

«Мы увидимся? Ты заедешь ко мне? Давай я к тебе приеду, а?»

«Не знаю, как уж там. Вон твой автобус подошел. Я тебе позвоню тогда, хорошо?»

«Да, хорошо. Позвони». Грустно смотрит она на меня, хочет поцеловать, но я уже предупредительно машу рукой – «пока!». Она уезжает.

Совсем стемнело, люди едут с работы, толпятся вокруг, курят. Вроде отошло. И работы у меня нет.

Сегодня мне приснился странный сон, будто мы все опоздали. Ну, спешили, торопились, а все равно опоздали. Уже все планеты унеслись куда- то, и звезды тоже, еще немного туманностей осталось, но и они уже все глубже и глубже затягиваются в никуда. А потом все, уже не догонишь, конец. Страшная сила трясет опустевший мир, сыпется штукатурка с потолка. Удары и треск все ближе и ближе, еще немного и весь космос сложится, как карточный домик, упадет мне на голову. Я хотел бы убежать, спрятаться, но прятаться уже негде, а бежать некуда.

Чай, пар, чаинки, радиоточка, свет… Мы с банкой сидим на кухне, никого нет, за окном очень плохо, снег, грязь. В кино показывали такие экспериментальные скафандры для погружений в океанские глубины, в них тебя заливают раствором, который проникает в твои легкие насквозь и питает их кислородом на глубине. Мне нужен чайный скафандр, стопроцентная изоляция от звуков, перепадов температур, вредоносных излучений. И сладкий чай внутри, повсюду.

Выхожу на улицу, серая мгла, пьяный человек на тротуаре в отключке. Красная шея, слюна, я договорился встретиться с ребятами через полчаса и уже опаздываю.

На вокзале уже все собрались, сидят на металлических скамейках в зале ожидания. Электричка через сорок минут, пока суть да дело – уже сходили за пивом, накупили чебуреков, халвы. Эй, пацан, мы ведь давно не виделись!

«Эта погода — невозможно уже! Грязь падает с неба день и ночь. Хочется блевать и разбивать лица, метеорологическая провокация. Все закончится тем, что я возьму и уеду. Действительно, продам квартиру и уеду… В теплые страны, на Кубу, может быть, или в Грецию… Там где нет ебаной зимы вот такой, с гололедом и льдинками на зубах, когда запиваешь водку газировкой на улице. А там будет жара и солнце все время, голубое небо, море… А вы будете здесь гнить, в холодном аду, с обмороженными пальцами, простуженные три месяца в году. Так вам и надо».

«Да, погодка здесь не сахар, но как же… как ты будешь жить там, в своем раю? Никого нет, ничего нет, чужие люди… пацанов нет ровных. Лажа и обман вся ваша заграница, я думаю, везде все одинаково, только здесь хоть ты знаешь кого-то и язык понятный…»

«Да лучше б не знал… и язык этот тоже… и все это… нахуй я родился здесь, в этой нищете, холоде, бреду каком-то… Нахуй стоял в очередях зимой, когда был маленький, нахуй сидел в поликлиниках поганых этих часами, нахуй ездил в пионерлагерь с вожатыми-пидарасами. Это зачем, за что такое наказание? Все эти годы, все эти люди, бабы дурные, мужики придурошные. Пока трезвые – как вареные, как выпьют, — ебанутые. Все время приходится всех разводить, только и делаешь всю жизнь, что разводишь, накручиваешь, кидаешь. Это от климата, зимние, больные, усталые люди».

«Разве это только у нас? Везде люди ни на что не способны, пока их не разведешь или не напоишь. У нас хоть развести можно по-нормальному, — люди отчаянные, злые. Могут сотворить что-нибудь действительно страшное».

«Не знаю, все что я вижу вокруг – это усталость. И мы все, и все те, кого ты называешь отчаянными, всего лишь навсего устали. И добро и зло, которое они делают — все какое-то усталое. Нехотя. Вот мы сейчас поедем – зачем, куда? Нам уже не 18, в конце концов, у нас у всех уже давно своя жизнь, свои дела, работа, а мы все равно продолжаем каждый раз ездить куда-то… Ведь в результате мы просто еще раз устанем просто».

«Да, ну надо как-то держаться, поддерживать себя в форме. И еще надо держаться вместе, судьба не даст нам в жизни больше шансов, не даст нам новых друзей, новые интересы, мы должны держаться вместе до конца, а как же. Это образ жизни, никуда не деться».

«Это же должно однажды кончится, что тогда… Все уже совсем не то, не так, как когда мы впервые поехали угарать, не так, когда мы тряслись в тамбурах в куртках «пилот» целыми сутками и не выходили из запоя по многу дней в чужих городах. И сама игра давно изменилась, и мы. Однажды мы приедем куда-нибудь, и никто даже не поймет, что происходит, на нас будут смотреть, как на клоунов каких-то, мы будем кучкой престарелых чудаков и все. Это неизбежно».

«Какое дело? Тебе стоит налегать на напитки, отдыхать, ведь мы же на отдыхе. Выкроили денек, едем на природу. Есть пиво, электричка, чужой город и оппоненты – все в порядке, мы в теме, игра еще не закончена».

Подходят все новые и новые парни, кто помоложе, кто постарше. У всех приподнятое настроение, тащат еще сумки с пивом, водкой, коньяком, закусками. Все готово к отличному путешествию. На табло появляется электричка, которую все ждут. Я думаю, как бы улизнуть красиво, никого не обидев.

«Ну, давайте, пацаны»

«Так, ты что, куда собрался? Мы все вместе едем, хватит уже! Бери пиво, поехали».

«Нет, нет, у меня дела сегодня, я должен еще вечером там встретиться кое с кем…»

«Ладно, не надо тут заливать, это все бред, ты едешь с нами. Ты не ездил с нами уже кучу лет, мы наконец все тут собрались, весь старый состав, все вместе. Вон, ребята отпросились с работы, взяли выходные, Ванька из другого города приехал. Так нельзя, поехали. Еще один раз».

«Нет, ну все, я уже другой, понимаешь, не хочу и занят».

«Ты все время врешь, ты не занят и хочешь поехать. Ты всегда любил, там будет все по мастям, охуенно, как ты любишь. Нас там закопают просто, весь город нас ждет, и ты не поедешь?»

«Да я просто уже не могу, я знаю уже наизусть, как все это будет… опят одно и то же. Мне надоело».

Я беру пакеты с водкой и иду вслед за всеми на перрон…

Через восемь часов, тем же вечером, мы едем обратно в Москву на электричке без билетов. Со мной еще трое человек, все избиты вусмерть, лица – в кровавый фарш, головы и одежда в крови. У меня всего лишь порвана куртка и выбито два пальца – повезло, незначительные повреждения. Они спят, в отключке, у всех сотрясения, я их сторожу. За черными окнами мелькают фонари, мерно стучат колеса и качаются вагоны, жители Подмосковья едут в столицу на последнее метро.

Все было в лучших традициях – встреча на вокзале, инциденты по всему городу, оголтелые прогулки, грабежи, беспредел, неприятности с ментами, принималово, пробежки через дворы, пьянство, драки с обывателями и, наконец, проводы и заключительная битва со всеми с применением тяжелой аргументации. Все по сценарию, я даже рад. Нехилая порция наркотиков получена, медленно рассасывается теперь по моей кровеносной системе. На душе спокойно и немного грустно, я смотрю на парней и вижу в этих взрослых людях, сотрудниках фирм и учреждений, все тех же бритых пацанов, вечно смеющихся и пьяных. Вот это был класс, мы все – наркоманы. Но устаешь, конечно.

В вагон заходит контроль, крикливая женщина и с ней трое сотрудников охраны. Пенсионеры лезут за билетами и удостоверениями, мне на всех наплевать.

«Ваши билеты?» Наличие охранников придает даме уверенности. «У нас четверых нет. Можно договориться? Вот сто рублей…» «Нет, штраф сейчас 500 рублей с человека. Немедленно покиньте поезд. Вставайте, живее, разлеглись, пьянь!» Охранники начинают грубо расталкивать ребят, Саша с трудом продирает глаза и без раздумий прописывает мужику по усам. Начинается драка, но преимущество не на нашей стороне, парни совершенно убитые, двое даже не могут проснуться. Я дерусь с двумя плотными кузьмичами в спецовках, как на зло, у меня ничего нет с собой. Медленно, но верно, они вытесняют меня в тамбур, а затем, на перрон неизвестной станции, к которой как раз пристал наш электрон. Кроме меня никто не выходит, мужики плотно перекрыли мне путь назад, двери закрываются. Я стою на перроне один, в свете нескольких фонарей, и смотрю на красные огни, удаляющиеся во мглу. Начинает идти снег, вокруг – ни души. Судя по всему, это был последний поезд на Москву, я в разодранной куртке все стою и стою, пока легкий покров снега не запорашивает все вокруг своим легким, пушистым ковром.

Сегодня мне приснился странный сон, звезды убегали куда-то, а Вселенная сжималась. За ней будто кто-то гнался, она впопыхах спешила свернуться. Летели звезды, кометы, а меня выбрасывало в противоположную сторону, от центра, куда-то в небытие; вокруг был абсолютный ноль и вакуум. Когда я оказался уже за границами вселенной, все изменилось, уже ничего не было вокруг, даже темнота куда-то улетела. Я думал, что там не будет ничего, а там было что-то, что-то совсем другое, то, чего я не мог понять. Это что-то разрушило наш старый ветхий мир так легко и не задумываясь, что его даже не было жалко совсем. Пролетел, как мгновение, и о нем уже не вспомнить.

Я очень люблю крепкий чай. От него, от его терпкого вкуса пружина внутри меня собирается, сжимается с самого утра, медленно, беззвучно. С каждым глотком я чувствую, как тихая сила скручивается внутри.

Фу, грязь, наступаю в сугробы серого снега. Толкаются люди, остановка, пар изо рта. У человека, который лежит на земле в распахнутой куртке, пар изо рта не идет. Я опаздываю, через полчаса у меня собеседование.

Я не работаю уже полгода, последние попытки устроиться были совершенным провалом. Конечно же, никто не любит работать, но завтракать чаем в течение нескольких месяцев кажется не слишком уверенным вкладом в будущее. Впрочем, не важно, я отправлял резюме, даже не смотря на название вакансий.

Приезжаю к офису, мне открывает дверь женщина, затянутая в белую блузу, предлагает подождать в черных кожаных креслах. Евроремонт, везде красивые вещи, кондиционеры, жидкие дисплеи, аппарат для питья воды… За компьютерами сидят мальчики и девочки, в основном младше меня, ленивые расслабленные лица, медленные движения по клавиатуре, иногда улыбаются в экраны. Я тоже готов серьезно отнестись к своему делу. Иногда кто-то из них встает, начинает прохаживаться из комнаты в комнату, подходит к аппарату с водой, или к коллегам, они шутят что-то, тихо смеются. Секретарша разносит бумаги, я дышу глубже.

Мерзость, с этими петухами мне придется здороваться каждый день… С этими телками мне придется шутить и улыбаться, это просто ад… будут приколы из Интернета, дорогие телефоны, разговоры про машины, про каких-то дур, потом будут корпоративы, возможно, еще какие-нибудь ебанутые мероприятия. Дыши глубже. Меня вызывают в кабинет, там за дорогим столом в высоком кресле сидит мужчина в дорогом пиджаке. В его глазах усталость, может быть, мы найдем общий язык.

«Итак, добрый день, хорошо, что вы пришли. Вы претендуете на должность менеджера по продажам?»

Ничего себе… «Так точно». «У вас есть опыт продаж?» «Нет, я никогда ничем не торговал». Начальник удивлен. «Как же вы тогда собираетесь продвигать наши услуги? Вы претендуете на должность менеджера по продажам, а никогда ничем не торговали… Вы представляете, в чем заключаются ваши обязанности?»

«Да, я был однажды менеджером…» Конечно, расставлял йогурты в продуктовом магазине.

«И что, по-вашему, должен делать менеджер, в чем его обязанности?» «Ну, документация, отчетность… переговоры…» «Вот именно, переговоры. Вы должны уметь продвигать товары и услуги, должны продавать, позитивно настраивать покупателя, быть нашей визитной карточкой. Вот ваш облик, к примеру, вы пришли на собеседование, и я вам совершенно четко говорю – в таком виде вы бы точно не смогли ничего продать».

«Возможно. Я оделся как мне привычно, в спортивном стиле».

«Ну так это неприемлемо. Вы должны продвигать нас, быть энергичным и уверенным, как услуги нашей компании. Вы это понимаете?»

«Да понимаю. Я вполне уверен и энергичен. Мне нужна работа». Начальник смотрит на меня с сожалением. «В анкете, в графе «Ваши мотивации», вы написали «трудоустройство». Что вы этим хотели сказать? Что вам нужны деньги?»

«Конечно. Мне нужна работа, стабильность, деньги. Это все, что я хочу на данный момент».

«Вот вы даже когда говорите это, я смотрю на вас и не верю. Понимаете, я в рекламе уже десять лет и не верю вам. Вы это говорите слишком мягко, отстраненно, будто вам ничего не надо на самом деле. На месте покупателя я предпочел бы не связываться с вами».

«Ну, это ваши предпочтения как покупателя. Покупатели же разные…»

«Это верно. У всех есть мотивация, вы должны поймать ее, встать на его место, внедриться. Только тогда вам поверят. А вы – как-то без интереса, расслабленно… Продажи – это как дружба, только локально и очень ненадолго, вы – будто временный друг покупателю, по-дружески помогаете ему, поддерживаете. А вы будто не хотите дружить… так что, я и не знаю… у вас, вроде, образование, и язык знаете, а все равно, что-то не то».

«Понимаю». Блядский сочувствующий уебок, может, он решил, что и я нуждаюсь в его дружбе?!

« Давайте, вы возьмете мой телефон, еще раз подумаете, что вам действительно надо, определитесь, как говорится… Хорошо?»

«Я уже определился. Мне нужна работа, я нуждаюсь в трудоустройстве и деньгах».

«Ну, все равно, я понимаю. Ладно, в любом случае мы вам позвоним на следующей неделе, сообщим о результатах, спасибо, что пришли».

«Всего доброго».

Фу, блять, выхожу на улицу, дыши, дыши. Целый день потерял, ехать сюда через весь город. Трясся в маршрутках, метро, денег столько проебал на билеты. Уже темнеет, ничего не успел. Надо брать ювелирку, что ли… или инкассацию… Говорят, на прошлой неделе четверо мужчин, переодетых в милицейскую форму, напали на инкассаторскую машину, связали кассира и охранника, забрали более 4 миллионов рублей и скрылись в неизвестном направлении. Нормально так.

Сегодня мне приснился странный сон, все крутилось, как в центрифуге, созвездия и звезды. Пылали сверхновые, пульсировали пульсары, а вселенная содрогалась от каких-то сокрушительных ударов извне. Все бежали, и было ясно, что это конец. Я не понимал, то ли весь космос убегает от меня к центру, то ли я вылетаю из него в никуда со сверхсветовой скоростью. Свет ведь творит все сущее, разлетаясь во все стороны, а теперь он будто убегал обратно, а за ним оставалась пустота – что-то страшное и завораживающее. Все уже было позади, сжалось в одну точку, исчезло, я огляделся и увидел нечто, огромное пространство, бесконечные панорамы во все стороны, заполненные чем-то. Все это кружилось, вращалось, двигалось, определенно, было живым, каким-то существом. Я несся все дальше, клубки и завихрения передо мной складывались в какую-то единую картину, образовывали один большой, непредставимо огромный образ. И это было живое, животное, оно двигалось и ворочалось, уничтожая мой мир, я смотрел на все это со стороны заворожено.

Я завариваю чай, банка обжигает пальцы, я пью его еще не заварившимся до конца, выплевывая изо рта неразмокшие чаинки. Я хочу, чтобы лицо становилось влажным от пара, а язык обжигало горячим. На улице очень холодно и гадко, я бодрствую уже полчаса, но будто еще не проснулся.

Пенсионеры, престарелая парочка в допотопных пальто, озадаченно стоят над бомжом на остановке и просят проходящих мимо людей вызвать по сотовому скорую. Дама с крашенными в синий цвет волосами, и ее муж, унылый бессловесный мужчина. «Ну вызовите скорую, молодой человек. Он же сейчас умрет… позвоните по 03, это же всего ничего. Девушка, позвоните, у нас нет сотового телефона, нельзя его так оставлять. Ну помогите, хотя бы затащите его на остановку, под навес…» Никто не останавливается, некоторые шутят, все стараются поскорее утрамбоваться в маршрутное такси. Подходит троллейбус, дама тяжело вздыхает, берет своего мужа под руку и исчезает за десятками серых спин.

Сегодня у меня нет совершенно никаких дел, никто не звонит, у меня денег на мобильном тоже нет, я сижу целый день дома, смотрю в окно и пью чай. Возможно, мне надо было куда-то выйти, на встречу какую-нибудь или собеседование, но я позабыл. Когда за окном темнеет, решил пойти взять пивка и пополнить счет на телефоне; одеваюсь, пешком иду до метро.

Там снова давка, теперь уже вечерняя. Из под земли лезут тысячи выдроченных бедолаг и обозленных матерей. Надо уходить с их дороги. Встаю к киоску, сую в окошко пятьдесят рублей.

«Эй, куда лезешь?» — откуда ни возьмись, возникает мужик в дубленке и отталкивает мою руку от прилавка.

«Что за хуйня??» — я в негодовании.

«Хуйня у коня» — моментально отвечает дядя и в ту же секунду наносит мне удар в висок. Его ответ был настолько четким и остроумным, что я был даже как-то выведен из строя на мгновение, этого хватило расторопному покупателю, чтобы разбить мне бровь и нос в кровь. Я, наконец, вышел из оцепенения, повалил его на землю, расколошматил лицо, начал бить ногами. Кто-то грубо отдернул меня плечо, я сразу ответил назад локтем, не оглядываясь. Серая ушанка с гербом покатилась передо мной по асфальту и льду.

Меня нормально отпиздили у метро, потом в машине, потом в отделении, пока оформляли. Ну, то есть, не так, чтобы очень сильно, просто хуячили всю дорогу, руки отбили, пока я закрывал голову. В приемке отобрали деньги, сотовый, документов при себе не оказалось – сразу на задержание. Этот запах просто ненавижу, сами эти люди за годы службы пропитываются этим запахом и они сходят с ума. Привезли каких-то таджиков, их тоже пиздят, они орут на языках, их ногами гонят по коридору в клетку. Шутки со всех сторон, медленно ходят дежурные, за бронебойным стеклом сержант всю смену говорит по телефону. Эти приколы я слышу беспрерывно уже лет пять, или шесть, или может семь-восемь, они не меняются. Кафель, коридоры, лампы дневного дня и скучающие озверелые люди. Мне тоже скучно.

«Ты на кого руку поднял, ссань? Ты понял, кто я? Ты понял, что ты попал, сука? Молчишь? На хуй, молчун? Ты понял, что так делать нельзя? Стой на месте, блядь! Ты понял, что нужно уважать милицию? Головка болит? Сейчас будет бо-бо, мразь! Тебе пиздец, ты понял! Кто бы ты ни был. Начальник, бля? Не привык так? Я здесь начальник, сука! Тебя на зоне пять лет теперь ебать будут, ты понял! Мразь, бля! Говно!»

Меня долго бьют в углу дубинками, руки – просто в мясо. Хорошо еще зима, спасибо куртке, в летний период это более болезненно. Когда процедуры завершены и обиды частично удовлетворены, у меня изымают шнурки и отправляют в отдельную камеру. В ней нет света, темно, ночью хоть можно будет поспать. Бетонный темный мешок три на четыре метра, ложусь на газеты, расстеленные на полу. Пытаюсь уснуть. В голову лезет разный бред, я вспоминаю все то, что происходило со мной в подобных ситуациях за все эти годы. Было иногда весело, иногда страшно, иногда обидно, иногда зло. Но всегда скучно и глупо как-то. Это все – одна большая глупость, менты и ОВД, и камеры: преступление и наказание. За всю мою жизнь они не сыграли в ней никакой положительной роли ни раз, впрочем, как и отрицательной. Нет, действительно, когда я совершал преступления – они ничего не могли сделать, когда против меня совершали преступления – они тоже ничего не могли. Они всегда только досаждали, глумились, выбивали деньги, орали и кривлялись. И били, иногда. Но всегда скучали, это всегда было очень предсказуемо, нудно, и очень гадостно. Определенно, с ними просто не надо связываться, это все – огромная, хаотичная, неорганизованная преступная группировка, действующая по всей Москве с минимальной эффективностью. Неудачный проект.

Утром меня, определенно, отпустят. Еще будут бить несколько раз и отпустят. Вопрос в том, вернут ли сотовый. У меня дешевый, может вернут. А если не вернут – все равно.

За железной дверью, где-то в глубине коридоров, начинается активное движение, кого-то пиздят, кто-то кричит. Это длится бесконечно, постепенно понимаю, что это бьют ногами таджика, и, при этом, медленно и нечленораздельно ведут с ним беседу. Менты пьяны. Блядь, сегодня же пятница…

Сегодня мне приснился странный сон, будто огромные когти блистающим северным сиянием растерзали на части космос, все смешалось в груду мусора. Я лежал в этой мягкой космической куче, усыпанный туманностями, а вокруг валялись бесхозные планеты, Ураны, Сатурны и догорали кометы. Вокруг теперь крутилось новое нечто, что-то совсем иное, не другой мир, а сверхмирье. Это была какая-то тина, болото, а в нем лютовал бескрайний зверь – ни то крокодил, ни то медведь. Он располосовал нашу вселенную одним движением своей когтистой лапы и сразу позабыл о ней, – так она была незначительна. На мое счастье, он не заметил и меня, укрытого кучей мусора, а если бы и заметил, вряд ли смог причинить мне ощутимый вред – ведь я был микроскопическим, по сравнению с ним, а микробам – не больно. В одной его лапе умещались мириады таких же, как моя старая, вселенных; он двигался очень медленно, по космическому времени, где за мгновения проходит вечность, а вечность не длится и секунды. Я заворожено следил за его неторопливыми движениями и ощущал такое спокойствие и ясность, как никогда раньше.

Чай медленно заваривается в банке, готовясь перелиться в мое горло. Чаинки описывают круги и падают на дно. За окном очень грязно и холодно, никакого желания выходить на улицу, туда, где толпятся прохожие на пути к остановке. Я бы очень не хотел оказаться сейчас на месте того человека внизу, лежащего с открытым ртом и распахнутой грудью на льду у всех под ногами. У него уже, наверное, совершенно отмерзли пальцы на руках, ноги не ходят, совсем не подчиняются приказам; снизу, из промерзшей земли прямо в центр его тела, в сердце, легкие, внутренние органы, уже медленно заползает ледяная смерть. Поднимаю глаза и смотрю в даль одинаковых серых домов, уходящих рядами за тяжелые тучи.

Вечером решил прогуляться до метро, взять пива и оплатить телефон. Впрочем, звонить мне некуда, встреча с кем-нибудь сейчас превратилась бы в медленную пытку. Вокруг деревья, столбы, к ночи становится действительно холодно, ветер. Подхожу к станции, повсюду охуевший народ, слава Богу, я не с ними. Как же мне не нравилось всегда работать! Я любил ночные графики или суточные – это один из приятных моментов в жизни – возвращаться с работы утром. Ты немного залипаешь, думаешь, о предстоящих часах блаженного сна и едешь в автобусе из центра один. Смотришь из окна на убогих, сжавшихся от холода людей, толпы на остановке на другой стороне дороги, как они в лютой брани прессуются в транспорт, бесконечно трясутся в пробке. Снова превосходство на поле.

Подхожу к киоску, сую в лоток полтинник.

«Эй, ты чо?!» — пьяный мужик в дурацкой кепке грубо отталкивает меня от окошка и лезет на меня своим красным лицом.

«Елда через плечо» — с размаху бью ему в челюсть. Удобно стоял, наносить – одно удовольствие, но он все стоит на ногах, начинает размахивать руками, обхватывает меня, мы валимся на землю у всех под ногами. Короткими ударами методично превращаю его лицо в фарш, — давно веду овощной образ жизни, но ручки-то помнят! Мужик выпускает меня из объятий, встает и, на удивление прытко, начинает убегать. Думаю встать за ним, изгибаюсь и чувствую резкую боль где-то на уровне живота. Опускаю голову – на черной курке – черное пятно, трогаю – мокрое. Что же это такое!

Медленно подползаю к палатке, облокачиваюсь о стену.

Вокруг ходят люди, я тяну к ним одну руку, а второй держусь за мокрое пятно, будто боюсь, что мои кишки вот-вот выпрыгнут наружу. «Люди добрые, вызовите скорую, пожалуйста!» — обращаюсь я к ним. Бегут минуты, кровь на куртке давно замерзла, я боюсь представить, что там под ней. Надо мной останавливается пенсионер с сумкой на колесиках. «Дядя, я не пьяный, меня ножом ударили, вызовите скорую, ради Бога…» «Ну ты Бога не тревожь, потерпи маленько», — неожиданно спокойно отвечает тот, достает сотовый телефон, долго набирает номер, вызывает.

«Ну, сейчас приедут, вроде… Кто это тебя?» «Да так, мужик какой-то, бывает». «Ну и плохо, раз бывает» — с сказал дед и отвернулся.

Скорая приехала на удивление быстро. Я с трудом переполз с земли на носилки – боль теперь стала очень ощутимой, но, судя по тому, что я еще не потерял сознание, артерии не повреждены. Самое неприятное – замерзшая кровь, пропитавшая изнутри всю одежду, липкий, холодный комок на спине. Захлопываются двери, мы уже едем, фельдшер, — небритый тип с синяками под глазами, — режет ножницами одежду на мне. Куртка, свитер, футболка… аккуратнее, все уже смерзлось и слиплось. Это и хорошо, летом, помню, хлестало посильнее. «Чего думаете?» — спрашиваю у мужика, сосредоточенно разглядывающего нечто у меня на животе. «Посмотрим, не могу сказать. Вроде ничего, но доктор должен посмотреть, а сегодня выходной…»

Фельдшер достает сигарету, смотрит на меня. «Ничего, курите себе», — я откидываюсь назад, даже неинтересно посмотреть на рану. Врач дымит в форточку. «А, вон он валяется! Бомж на остановке. Это мы за ним ехали, когда вас увидели. Ну, этот полежит еще немного, не испортится…»

Достает сотовый, ногу за ногу. «Привет, ты как? Ты в белье? Я на смене, сама понимаешь. Да, бомжих тут жарю. Нормально. Нет, не пойдем, у меня денег нет. Ну конечно, у мамы возьмешь. И у меня еще не скоро, надо еще три смены отработать. Все я тебе куплю, конечно. Откуда? Ты мне дашь! Не дашь? А под ногу тоже не дашь?» Это длится бесконечно. Лучше бы он не курил.

«Примите с ножевым!» — меня катят по узким коридорам больницы. Пока идет оформление бумаг, оглядываюсь по сторонам, – повсюду вдоль стен стоят ряды каталок и кроватей, на которых застыли в неживых позах плохо одетые люди. Меня оставляют там же.

«У нас уже был один сегодня с ножевыми», — медсестра проходит мимо, — «Еще будут, выходные же».

«А у нас сегодня старики с травмами весь день, гололед, так и падают» — отвечает фельдшер со скорой. «Еще бомжа сейчас привезут, мы не взяли».

«Сегодня похолодало, их полная комната, хватит уже!» — медсестра кивает на металлическую дверь рядом со входом. «Сегодня утром выгоняли их, расталкивали, Леша одного пинает, тот не встает, тот его бил, бил, а потом смотрит – тот уж отошел. Весь гнилой, в парше… их бы сразу в крематорий свозить, и прямо в печь всех выгружать…»

Достаточно стремно слышать такое, когда сам лежишь в окровавленной одежде у стены. А вдруг они бы и тебя так выгрузили, им-то что.

«Полежи тут пока, хирург скоро освободится», — подбадривает меня фельдшер, уходя, — «Не скучай».

Легко сказать — от кровопотери становится все скучней и скучней. Кто- то стонет рядом, в том же ряду каталок, что и я. Беспрерывно, тяжко, сдавленно. Каблуки сестер стучат по кафелю на все отделение, люминесцентные лампы горят и вздрагивают через одну. Господи, почему ты покинул меня, здесь так скучно! Тут все терпят, проходят последние процедуры расставания с жизнью. Это как прихожая смерти. Ну, так и есть, собственно.

Меня перекладывают на другую каталку, молоденькая медсестра катит меня через весь корпус. Хоть какие-то впечатления за сегодня, от нее приятно пахнет спиртом и чистой одеждой. Плитка на полу кое-где раскрошилась, поломалась, в этих местах меня болезненно трясет на ухабах. Трубы, лампы, вентиляция мелькают перед глазами на потолке. Операционная находится на нижнем этаже, в подвале; чувствуется сырость, холодно. С каждой минутой холоднее, плюс вся моя одежда разрезана вдоль, я лежу голой раной к потолку. Хирург, какой-то молодой парень, устало прохаживается вокруг меня. «Ну, раздевайте его… А вы не двигайтесь, все в порядке». Ну нормально, женские руки в перчатках распечатывают мою слипшуюся одежду, пачкаются в моей крови. Совсем не больно, приятно. Хирург мешает, правда. Он озадаченно смотрит на мое тело. «Будем зашивать, вроде ничего нет, не задето», — он легонько тычет мне в рану пальцами, — «Анестезия местная, вытерпите».

Жмурюсь полчаса от яркого, мертвого света, прожектором падающего на меня сверху. Не вижу, что делает этот парень, и даже не чувствую, только когда затягивает нитку, ощущаю что-то. Ему скучно, он уже сделал за выходные таких операций штук десять.

«А что это у вас на руке написано?» — он кивает на татуировки. «Это из Библии, из Книги Псалмов». «Вы верующий?» «Ну, вроде того».

«Все вы, с ножевыми, верующие… А я вот нет. Или не знаю даже. Мы все медики такие, со второго курса на кишки смотрим, весь человек как на ладони. Вот нервы, вот кости, вот мозги, все это прямо перед тобой, у тебя в руках. О многом задумаешься. А в вечную жизнь верите?»

«Не знаю, вроде неплохо бы… не знаю».

«Ну, я тоже думаю, что неплохо бы. Но вряд ли. Чему, тут жить вечно? Нейронам, аксонам, привычкам, воспитанию, комплексам? Или запору, может быть? А ведь человек это и есть все вместе, не так ли? Если у человека изъять, например, жопу, или ухо, это же уже не будет человек, правильно? Вот и думаю я, что в вечную жизнь придется со всеми своими пожитками входить, не иначе…»

«Ну, в Библии, вообще-то, так и написано. Что всем телом, целиком».

«Правда? Я не знал. Ну, это же значит, что на небесах будет простатит и гангрена! А еще того лучше – шизофреники и психопаты. Дауны, люди с отклонениями… Интересное кино!»

Он заканчивает шов.

«Ну, и значит, на небесах, после Армагеддона, все равно понадобятся врачи! Это, конечно радует».

«Возможно. Но есть вероятность того, что как раз вас-то там и не будет, и все больные в раю будут испытывать вечные страдания и муки».

Медсестра накрывает меня простыней и везет обратно, через сырые коридоры подвала.

Меня опять ставят у стены, все палаты заняты. Вот не повезло – совсем рядом постоянно верещит от боли старуха, ей уже не помогают никакие обезболивающие, она беспрерывно орет. Даже не понятно уже – от боли или от отчаяния. Она совершенно вывела из себя дежурных медсестер, те просто выключили во всем крыле свет и заперлись у себя в ординаторской. Кромешная тьма. Я смотрю вокруг и почти ничего не вижу, только очертания – кровати, стулья, каталки. Глубокая ночь, я очень хочу пить. Вся простыня подо мной в крови, эта кровь снова засыхает, по всему телу проходят волны

озноба. Я смотрю в пустоту над собой, не будучи в состоянии даже пошевелиться, глотаю сухой воздух во рту, мне грустно. Сегодня, так же как и летом, никто не подаст мне и стакана воды.

Этой ночью мне приснился очень странный сон. Будто я сидел на кухне и заваривал крепкий чай в банке с утра. Он медленно настаивался, кружа чаинками, а я смотрел в окно на улицу, на переулок и длинные серые ряды домов. Была зима, грязный снег повсюду и гололед.

На улицах было пусто, как утром в воскресенье. Наверное, я поднялся часов в 8, только-только рассвело. Повсюду была какая-то странная тишина, все будто замерло. Не лаяли собаки, не стучали лопатами дворники, по улицам не проехало ни одной машины. Наверное, действительно, было утро воскресенья.

Я довольно долго наслаждался этим пейзажем, было так хорошо и спокойно. Ветер шевелил ветвями без листьев вдоль тротуаров, поземка кружилась и завивалась белыми вихрами, от одного вида которых на душе становилось морозно. Все было тихо и аккуратно. Среди этих естественных движений я, через какое-то время, заметил еще одно, рядом с автостоянкой у соседнего дома. Там, определенно, кто-то был, какая-то фигура, она двигалась, и перемещение ее показалось мне странным. Вот она у кабинки охранника, вот уже – посреди стоянки, через несколько секунд – у автобусной остановки. Это был какой-то человек в чем-то сером, в пальто, может. Он деловито походил вокруг остановки, перешел улицу, направился к дому напротив моего. Теперь он был ближе, я смог рассмотреть его получше. На вид ему было лет 25, но это не точно, черты лица не разглядеть. Все, что было действительно хорошо видно – так это его глаза – огромные, миндалевидные, на пол лица, как у девушки. Они светились, будто голубые молнии искрились и плясали вокруг них, освещая все, что находилось перед ним. Густые черные волосы развевались на холодном ветру, в них были вплетены белоснежные и васильковые ленты. Самое странное находилось у него в руках, что-то сияющее, как пульсирующая звезда, то угасая, то вспыхивая с такой яркость, что ослепляло и меня. Молодой человек дошел до первого подъезда дома напротив, и, внезапно, взмыл в воздух, до уровня второго этажа. Просто, продолжал идти, но как-то вверх по воздуху. Без колебаний сразу вошел на чью-то лоджию и исчез в квартире. Через несколько секунд, появился снова, вышел и направился таким же образом, по воздуху, на третий этаж. Потом на четвертый. Он посещал квартиру за квартирой, будто в спешке, и сразу отправлялся на этаж выше. Когда он добрался, таким образом, до седьмого этажа, я оказался на одном с ним уровне и смог, наконец, рассмотреть то, что блестело у него в правой руке. Это был длинный, острый клинок из чистого света, такой яркий и острый, что ослепил бы любого, кто стал бы смотреть на него вплотную. Голубой и мерцающий, как электросварка, он освещал, пульсируя, все вокруг, всю серую стену, весь двор в грязном снегу, всю улицу, весь город до горизонта, с каждой своей вспышкой. Человек повернулся в мою сторону, на мгновение мне показалось, что мы встретились взглядами. Тонкие губы, нос с горбинкой, страшные черные кудри закружились вихрем вокруг его головы. И сквозь них, словно сквозь грозовые тучи, пронзая и очищая мир дотла, сверкали и разили все вокруг бесчисленные лазоревые молнии. Конечно, мне это только приснилось, иначе я в тот же миг упал бы мертвым.

Я выпил чаю и решил пойти прогуляться. Честно говоря, мне уже давно не хотелось куда бы то ни было прогуливаться, а тут я посмотрел на улицу, и там было так тихо, что и пройтись не грех. Я вышел и снова не увидел никого. Ни одного человека и ни одной машины. И собак не увидел. И троллейбусов. Было просто холодно, дул ветер и пустые маршрутки стояли рядами, припаркованные у обочины. Все магазины и ларьки были закрыты, посреди автомобильных дорог, где обычно днем стоят пробки, уже намело снегу. Я шел и шел вдоль улиц, поеживаясь, и не слышал ничего, кроме ветра у себя под капюшоном.

Ни единой души.

Дошел до метро, там тоже пусто, двери закрыты. Закоченели пальцы, решил пробежаться до универмага и обратно, все равно никто не видит. Сразу запершило в горле от холода, так и простудиться недолго. А все аптеки тоже закрыты. Еще немного погулял, очутился в сквере у какого-то памятника, сел на лавку. На ее спинку, разумеется. Никто не проходит мимо, ни старики, ни дети, ни школьники, прогуливающие уроки, ни парочки из института напротив. Тишина, и даже вороны не каркают, и ветер стих. Я сижу и не могу поверить, я думаю это сон. Но очень приятный, на душе так спокойно и тихо, сейчас наступит вечер, погаснет день, и я погасну на этой лавочке вместе с ним. С неба мне на руку падает большая, махровая снежинка, за ней еще и еще. Целыми комками. Начинается снегопад, вслед за ним с небес на меня опускается ночь. Так тихо, что кажется, будто слышишь беспрерывное шуршание падающего снега.

Фонари не работают, так что надо идти домой, пока не стемнело окончательно. Я бреду по пустым аллеям, бульварам, через переулки, детские площадки во дворах – везде тишина и сумрак, никого. Присел на лавочку у своего подъезда, совсем стемнело, хотя, наверное, еще не очень поздно. Глубоко вдыхаю снег и ночной воздух, холодные капельки оседают в моих легких. Как же классно жить, когда так тихо. Поднимаюсь домой, на столе – банка с недопитым чаем и забытый сотовый телефон. Нет пропущенных вызовов, и зоны покрытия тоже нет. В доме совершенно темно, но я не хочу включать режущий глаза свет, лучше лечь сегодня пораньше. Тикают дедушкины часы, я одеваю вязаные носки, ложусь на диван, устраиваюсь поудобнее, накрываюсь шерстяным пледом. Холодно как-то, но так даже легче заснуть. Какой же сегодня был отличный день, прекрасный просто, лучший, наверное. Я закрываю глаза, мысли становятся все медленнее, я погружаюсь в мягкий сон и больше уже не просыпаюсь.

Вконтакте Twitter