Дмитрий Пастушок: Санкт-Паули

Sadwave публикует главу из свежевышедшей книги писателя и блогера Дмитрия Пастушка Duty Free, в которой повествуется о том, что смрадные дыры, где могут подбить глаз и разбить сердце, есть не только в Москве, но и в Германии, Франции, и даже на Ямайке. Одно из таких мест называется Санкт-Паули.

Рассказать, кто такой Дмитрий Пастушок, пожалуй, лучше всего, его же словами:

«Я люблю футбол, Довлатова, техно, возвращаться домой в семь утра, трахаться без презерватива и курить с кофе. У меня нет цели. Я живу, чтобы заработать немного денег и уехать куда-нибудь подальше. Возвращаюсь, когда деньги заканчиваются. Я не люблю работать, терпеть не могу алкогольные коктейли, ненавижу бездомных собак .Все знакомые считают меня неудачником. Я же считаю неудачниками всех своих знакомых. У меня нет ни одного друга, и я могу заплакать в конце фильма «Мимино».

Нам нравится герой Дмитрия Пастушка, этот путешествующий по миру любитель футбола с меланхоличным взглядом на мир и флягой крепкого алкоголя в кармане. Редакция Sadwave благодарит автора за предоставленный текст.

Текст: Дмитрий Пастушок
Иллюстрации: Петя LastSlovenia

САНКТ-ПАУЛИ

Внутри убогого деревянного сарая, который, казалось, пойдет по пизде, подуй с Эльбы ветерок посильнее, было чертовски круто. «Голден Пудель» стоял прямо на набережной — эдакий домик в деревне, полный пустых бутылок, окурков и немецкой матерщины. Криво прибитые доски халупы вибрировали от рейва.
Я вошел за четыре евро: толпа фриков, запах шмали, волны ритма. За пультом стоял дед, бороду которого можно было намотать на кулак. В танцующей толпе мелькали усачи, негры, сумасшедшие телки.
Добро пожаловать в Санкт-Паули!

Высоченный хлыщ сменил деда на вертушках и переключил толпу на замес дабстепа с берлинским техно. Бородач тем временем сгонял к стойке бара, выписал себе пива, раскурил косяк и присоединился к зомби-пати. Кто-то скакал, размахивая растопыренными клешнями, двухметровый мулат накидывал по щщам невидимому противнику, а старикан в рыбацком плаще сканировал танцпол внимательным взглядом бывалого морского волка, похоже, оценивая возможный улов.

На улице было достаточно тепло для начала января. Из бара вышвырнуло угашенного чувака. Он огляделся по сторонам и начал блевать себе под ноги.
Я подошел к парню.
— Эй, старина, как дела?
— Shut up, you fucking bastard, — прохрипел он, продолжая резать фарш себе под ноги.
— С ним все в порядке? — поинтересовалась одна из куривших рядом со мной немок.
Я пожал плечами.
Немки пожали плечами в ответ.

Я пошел к Эльбе. В доках стояли огромные корабли, по реке лениво шли глыбы льда. Не плохо бы закрепиться здесь на годик или на два, снять однушку в Штерншанце, купить на блошином рынке большой старый гэдээровский торшер с потрепанной бахромой на абажуре и потрескивающий проигрыватель пластинок. По будням можно посещать работу. По ночам болтать с барменами в кабаках. По пятницам выпускать беса на местных вечеринках и тусовать с ордой фриков. Ну а по воскресеньям надевать футболку с пиратским флагом, ходить на «Миллернтор» и вовсю то пить за «Санкт-Паули».

Я зашел в трясущийся от плотного баса сарай, взял куртку, которую в качестве эксперимента оставлял валяться на танцполе, и вышел обратно. Даже деньги не спиздили. Случайность, подумал я, вспомнив, как неожиданно отхватил по щщам в тихом Эдинбурге.

Спать было рано. Захотелось побродить по ночному Гамбургу и уделаться. Я зашел в ночной киоск, приобрел дешевого вискаря и сигарет. «Отличный выбор», — сказал бы мне турок из-за кассового аппарата, если бы ему не было все равно. Он спал с открытыми глазами. Я вышел из киоска, открутил пробку и сделал большой глоток. В животе стало теплее. Было глубоко за полночь, было хорошо. Зажженный кончик моей сигареты указывал направление движения — район Штерншанце. Я знал, что там круто.
На пустыре у стадиона «Миллернтор» ветер поднимал в воздух мусор. Мне попалась старая афиша, призывавшая «Санкт-Паули» надрать задницы зажравшимся бюргерам из «Гамбурга» в предстоящем дерби. В крошечных окнах бункера мигали разноцветные фонари. Музыки не было слышно, но, похоже, там плясали джигу местные фрики. На Шультерблатт встречались редкие прохожие. Шестьдесят лет спокойной жизни и послевоенное экономическое чудо предопределили серьезный подход немцев к чему бы то ни было. Если тусоваться, то до утра. Это мне по душе, думал я, прикуривая сигарету похожей на Кейт Мосс убитой бабенке, которая, едва кивнув, нырнула в один из прилегающих переулков.

На грязных матрасах у известного гадюшника «Роте Флора» шевелились бухие бомжи. Пахло ганджубасом, по рукам гуляла бутылка «Джек Дэниэлса» — неплохо живут, что тут скажешь.
Один из бродяг что-то прорычал, явно обращаясь ко мне. Я ни черта не разобрал.
— Ебало разобью, — зачем-то по-русски ответил я.
Надо же было что-нибудь говорить.
— Ты откуда? — уже более внятно поинтересовался чувак.
— Из Москвы.
— Выпьешь? — он кивнул на полупустую бутылку «Джека».
— Могу, — ответил я.
Зарядил дождь, но под козырьком у бомжей было комфортно. Глотнул вискаря, предложили дунуть, отказался. Бичи что-то гром ко хрипели про вьетнамскую столовку, где им дают бесплатные обеды, я слушал вполуха.
— Если негде спать, ложись тут, — один из чуваков гостеприимно махнул в сторону матраса, — местечко свободно.
Я подумал, что это уже лишнее, выкурил сигарету, махнул на прощанье рукой, перешел через улицу и ввалился в бар с неприметной вывеской «Даниэла».

Это была типичная остберлинская смрадная дыра — с красными фонарями, гэдээровским стаффом и нахальной барменшей. В углу помещения с наспех покрашенными стенами, прикрытыми картинами со сложным концептом, между окном и входной дверью был втиснут стол с вертушками. Козырный задрот в очках с толстенными линзами (в таких рассекали, отпустив безумные баки, хипстеры-восьмидесятники) жонглировал пластинками и макал околачивающийся здесь сброд в заварной крем добротного фанка. На кресле у входа, вытянув ноги и закрыв глаза, сидел очередной безумец. Он качал гривой в такт какой-то мутной теме, то возвращаясь к реальности, то снова уходя в свои миры. Подгребла телка с гитлеровской прядью, выкрашенной в красный цвет, заказала шот крепкой дряни и с размаху вогнала его в глотку. В дальнем углу бара педики смеялись и пили вино.

— Парень, ты чего такой злой? — повернулась ко мне барменша.
Похоже, всему виной мое угрюмое лицо, разительно отличающее меня от жизнерадостных европейцев.
— Нальешь второе пиво бесплатно — буду добрым.
Она фыркнула что-то типа «Вот еще!», но я не расслышал.
— Улыбнись, — потребовала она, все же зажимая халявное бухло.
— Я не умею, — немного занервничал.
Она удивилась.
— Почему?
Она хлопала большими глазами с пушистыми ресницами, как советская кукла. Курносая и наглая.
— Почему? – еще раз спросила она.
Не знал, что ей ответить.
— Может, обновишь мне пивас?
Пожалуй, это было немного грубо.
Обиженно закусив верхнюю губу, она по рылась в холодильнике, выудила оттуда за потевшую бутылку «Астры», с хлопком сняла пробку, которая перелетев через меня, ударлась о стену и шлепнулась на пол.
— Пожалуйста, — она с такой силой поста вила передо мной бутылку, что пена повалила через узкое горлышко, — с тебя два пятьдесят.
Педики попрощались и, скрипнув дверью, вышли в темноту. Диджей, зевая, поменял пластинку, по бару вкрадчиво зашуршало мягкое регги.
— Слушай, извини, не хотел тебя обижать.
Вот всегда так с красивыми девушками — никогда не понимаешь, за что конкретно просишь прощения.

Я вспомнил, как она переехала в мою квартиру, и разные мелочи, которые я раньше просто не замечал, прорастали на бытовой почве семенами недопонимания, а потом всходили долгими ссорами и руганью. Вспомнил, как она орала, царапала мне лицо и норовила укусить, а я закрывался руками, боясь ударить ее в припадке гнева.

Барменша достала себе пива.
— Да, ладно, я не обиделась, — мы чокнулись, — но ты странный тип.
— Ты тоже та еще оторва.
Мы молча слушали музыку, заходили какие-то люди, она отвлекалась на них. Мысли густой кашей расползались по моей голове. Напиваться получалось. Потом я сходил умыть лицо холодной водой. В подернутом трещинами мутном зеркале отражался чувак с бритой башкой и довольно унылым, покрытым щетиной, лицом. Я внимательно посмотрел на него — он был не злым, а просто усталым.

— Водка есть?
Она кивнула.
— Какую тебе?
— Самую дешевую.
Она накапала в какой-то наперсток.
— Выпьешь со мной?
— Могу.
Мы чокнулись и выпили. Я медленно и верно уходил в говно.
— Еще?
Я подумал, что можно было бы, но отказался.
— Пойду на улицу.
— Возвращайся.
— Ладно. Кстати, как тебя зовут?
— Даниэла.
— Что-то знакомое, — пьяно пробормотал я.

Я вспомнил, как мы вот так же стояли под дождем, и я хотел поймать такси и уехать по скорее в какой-нибудь клуб, а она говорила, что никуда не поедем, пока не скажу, люблю ее или нет.

Даниэла вышла на улицу и поежилась.
— Тебе не холодно?
Было холодно, но я сказал, что привык.
— Заканчиваю через час. Если подождешь, сможешь проводить меня домой.
Интересно, у нее дома есть большой торшер с бахромой на абажуре?
Я сказал, что проветрюсь и вернусь через час.
Но не вернулся. Сначала просто шел, пиная банку из-под пива, потом накинул капюшон и отправился танцевать.
Местечко называлось «Кицинтернат», находилось на Гроссе-Фрайхайт-штрассе и было закрыто. Это меня не расстроило, ведь сложно расстроиться, если ты в говно.
Плевать на танцы — я взял еще.

Пришел в себя пьющим чай с лимоном в баре «Когге» в районе Санкт-Паули. Возможно, я был там первым, кто заказал чай с лимоном. Хозяин бара, он же бармен, что-то говорил и все время протирал стаканы, а я вообще ни хрена его не понимал. Он был длинный и худой, с волосами до плеч и высоким лбом. Похож на папу Алисы Селезневой из мультика «Тайна третьей планеты», только без очков. Я сидел там час, а может и дольше. Пил чай, трезвел, слушал, как бармен что-то бормочет и смотрел, как он трет свои стаканы. Кончились сигареты, и денег уже почти не осталось. Бармен достал табак и скрутил мне папиросу. Мы с ним курили, он что-то рассказывал про Санкт-Паули, в смысле про район, а не про футбольную команду. Я начал его немного понимать. Когда он закончил протирать стаканы, я решил, что пора идти. Бармен пожелал мне удачи, и я тоже пожелал ему удачи и вышел.

На улице было совсем не холодно. Я спустился к реке и дошел до Фишмаркта — хотелось посмотреть на «припозднившихся гуляк, бредущих под хмельком к рыбному рынку», как значилось в путеводителе. Из припозднившихся гуляк брел только я, смотреть на самого себя совершенно не впирало. Часы показывали пять. Пнув под зад сидевшую у самой воды утку, я пошел в сторону Репербана смотреть на шлюх.
Шлюх тоже не было. Наверное, они уже спали.