Ян Никитин («Театр Яда»): «Музыка — это профанация»

16 июля вокалисту московской группы «Театр яда» Яну Никитину могло бы исполниться 38 лет. Московский музыкант, промоутер и соавтор книги «Песни в пустоту» Илья Зинин предоставил Sadwave ранее не публиковавшееся интервью с музыкантом, который сильно опережал свое время и так и остался непонятым.

Ян Никитин (начало нулевых)

Текст и интервью: Илья Зинин

Это интервью было взято весной 2001-го года для моего тогдашнего проекта Indiemusic.Ru. Я слышал «Театр Яда» еще в 95-96 годах, и концерты впечатлили настолько сильно, что в начале нулевых, когда стал делать небольшой сайт, посвященный независимой музыке, я задался целью обязательно разместить на нем информацию о «Театре Яда». Группу уже тогда окружал ореол загадочности — знакомые, общавшиеся с Яном в 90-х, сообщили, что он давно разогнал старый состав, играет невменяемый нойз, концертов почти не дает, и вообще, человек очень закрытый, вряд ли мне удастся установить с ним контакт, как его теперь найти — они тоже не знают. Так что откуда у меня взялся телефон Яна, я уже не помню. Да и неважно это теперь.

На деле всё оказалось совершенно не так, как мне рассказывали: мы с Яном очень тепло пообщались, он подарил болванку со свежезаписанным альбомом «Лучевые машины», обещал подготовить всю информацию для сайта, и сразу же согласился дать это интервью. Оно состоялось на квартире у клавишника Паши Дореули. На следующий день Ян перезвонил, сказал, что ему понравилась беседа, но кое о чем важном он забыл рассказать, и хотел бы сделать вторую часть. Но при следующей встрече сослался на то, что не в духе, предложил перенести интервью на другой день, и мы просто болтали обо всем на свете. А потом… Потом было несколько лет очень близкого общения, выпуск того самого альбома «Лучевые машины» (который я и по сей день считаю непревзойденным психоделическим шедевром), концерты, какие-то попытки совместного музицирования, да и вообще, чего только не было. Я читал некоторое количество чудовищных графоманских текстов о Яне, поэтому в воспоминания ударяться не буду — не хочу плодить сущности. Скажу лишь, что с ним было и невероятно легко, и невыносимо сложно. Он был самым противоречивым и самым феноменально одаренным человеком изо всех, кого я только знал.

Миф о «Театре Яда» разрастается и тоже остается очень противоречивым. Я недавно общался с совсем молодыми людьми, которые, открыв для себя «Театр Яда», погрузились в него с головой, считают музыку и поэзию Яна самым важным явлением «нулевых». Видел и тех, кто «Театр Яда» не может выносить физически и считает всё, сделанное Яном, бессмысленным потоком сознания. В любом случае, и те, и другие сходятся в одном — «Театр Яда» стопроцентно узнаваем, никаких аналогов у нас ему не было и нет. Удивительный магнетизм Яна продолжает жить в записях, и по-прежнему либо сильно притягивает, либо категорически отталкивает людей.

Это интервью в 2001-м году я так и не расшифровал, да и вообще забыл о нем. Кассету с нашей беседой случайно обнаружил этой зимой, когда разбирал свои архивы. И подумал, что нужно опубликовать его хотя бы сейчас — тем более, что при жизни Яна и интервью-то было, раз-два и обчелся. С Днем рождения, Ян!

«Театр Яда» начинал с совсем с другой музыки, с гитарной, и я помню, что вы были довольно популярны. Ян, почему ты от этого отошел?

Ян: Был изначально «Театр яда», который относился больше к подростковому, дворовому, не могу сказать, что искусству. Может быть, это было набирательство какого-то опыта со стороны моего физического тела, но мой разум существовал несколько в других ипостасях. Наш басист, например, меня спрашивал, когда я ему показывал новую песню, и там был один аккорд (нотной грамоты мы тогда не знали): «Ты что, озверел, неужели там только один аккорд?» Меня дико удивлял его вопрос, на что я ему отвечал: «Ты при этом называешь себя музыкантом?» Прошлый «Театр яда» был какой-то формальностью, вообще, я ничего не могу сказать про «Театр яда», который существовал тогда.

«Гитарный» период «Тетра яда»

О нынешнем периоде тогда расскажите.

Ян: Ой, нынешний период…в том то все и дело, что он — нынешний.

Просто я знаю людей, которые считают, что в 90-х вы были крутой и очень перспективной группой, а сейчас делаете слишком болезненную музыку.

Ян: Мне не очень понравился подтекст по поводу болезненности.

Очень многим посторонним людям ваша музыка кажется болезненной и дисгармоничной, я, например, вас так не воспринимаю.

Ян: Смотри, ты не воспринимаешь, я тоже не считаю, что это болезненная группа, болезненная музыка, болезненная философия. Я абсолютно не считаю, что мы психи и так далее. Я сам иногда задумываюсь над тем, как это может воспринять человек, который живет в городе Брянске, который встает в 8 утра и идет на завод, и ему вдруг попадется запись, что он об этом подумает. Естественно, тогда возникают такие понятия, как болезненность, но это изначально глупо. Я же не говорю, что какие-нибудь “Блестящие” — это болезненно, хотя, на мой взгляд, это абсолютно болезненно. Искусство — это огромная система, нужно иметь определенное мужество, чтобы этим заниматься, чтобы быть по-настоящему болезненным в глазах тех, кто называет это болезненностью. И если они называют это болезненным, то это — моя собственная заслуга, это означает, что я достиг того, чего я хотел достичь. Потому что они этого не понимают и не поймут никогда.

Вас вообще воспринимают очень неоднозначно. Какие самые абсурдные мнения о группе приходилось выслушивать?

Ян: Я на самом деле не большой собиратель ярлыков. Иногда бывает интересно всё это выслушать, но меня это никак не оскорбляет. Почти каждый пытается задеть тем или иным образом, но я не завожусь. А вообще, выглядит смешно, когда молодые мальчики пытаются из себя мэтров сделать. Это понятие изначально заложено в мозгах у многих людей, которые критикуют музыку: они думают, что они мэтры. Они послушали определенное количество кассет, поняли, что такое джаз-рок, поняли, что такое психоделия, при этом глубоко никуда не внедряясь. И они стали мэтрами, по крайней мере воспринимают себя так.

Еще многие называют твои тексты графоманством, считают, что ты просто хорошо умеешь играть словами.

Ян: То, что умею играть словами — это уже комплимент. Мне об этом миллиард раз говорили. Я никогда не относил свои тексты к сюрреализму, я считаю, что это реализм. Или неореализм. Я считаю, что важны определенные сочетания звуков. При этом не глупые аллитерации вроде «перепись невыпитой перекиси».

«Театр яда» — «Типично-тепличные дети и набойный старик в заведомо взорванном лифте» (с альбома «Лучевые машины», 2000 год)

А в нынешней русскоязычной музыке для вас есть какие-то яркие явления?

Ян: Я против всей русской музыки, которая сейчас существует, вообще ничего не имею и себя к ней никак не отношу. Мне на неё глубоко поебать, как, впрочем, и всегда было. То есть, я всегда что-то слушал, но себя с этим никогда не ассоциировал. Не было проблемы “отцов и детей”. Сейчас все очень сильно рефлексируют по поводу того, что сделал Кинчев, Гребенщиков и другие. Меня, например, бесят «Сплин» и «Би-2». Я не отношусь к этому, как к чему-то серьёзному.

Павел Дореули: Я просто точно знаю, что был бы сейчас Советский Союз — они бы заткнулись и были бы комсомольскими работниками. Будь они даже талантливыми музыкантами — мы сейчас говорим не про то, умеют они играть или не умеют — они всё умеют. Просто надо отделять зёрна от плевел. Большинство людей ищут какой-то стиль, какую-то нишу, уже занятую, и в ней пытаются достичь уровня тех, кто ее занимает. Все они — эпигоны, потому что ничего сами не придумывают. Есть такие столпы, которые никогда не задавали вопроса «как?» Летов или Башлачев, например. Они задавались вопросом: «зачем?» Они делали всё с нуля сами. Понятно, что тот же самый Летов отталкивался от массы слоёв, групп и течений. Но он при этом никогда не занимался эпигонством. Ну и строй, наверное, сыграл свою роль. Сейчас всё как-то очень расколбашенно, легко выклянчить себе «15 минут славы», как говорил Энди Уорхол, а в то время за это давали по ушам. За каждое слово очень хорошо давали, и это отсеивало зёрна от плевел. Соответственно, творили только те люди, которым даны были силы на это.

Клавишник «Театра яда» Павел Доурели

Ян: …«Смысловые галлюцинации» — ебаный в рот! Как кто-то сказал: «Искусство — это не зеркало. Искусство — это молоток, разбивающий зеркало». Для меня литература является чем-то куда более массивным, чем музыка. Музыка — это профанация.

Павел: В музыке легче обмануть, там больше всяких примочек и так далее. В музыке легче создать другой мир, гораздо легче. Можно создать иллюзию законченного произведения, это проще, чем взять бумагу и написать слово. Слово — оно голое совершенно, обмануть тяжелее. Литература — это то, что всегда было до… до кино, например. Мне всегда казалось, что кино — это самый идиотский способ сделать хорошую литературу. Видимую, слышимую и осязаемую. Для людей, которые не умеют читать.

Ян: Для того, чтобы слышать музыку, её воспринимать — ничему не нужно учиться. А для того, чтобы научиться читать — нужно хотя бы поучиться в школе. Но это, конечно, так, на банальном уровне.

Живое исполнение «Театром яда» песни «Для внутренних завершений» 3 февраля 2002 года в клубе «Перекресток» (публикуется впервые)

Планируете ли делать какие-то проекты, не связанные с музыкой?

Павел: Помимо музыки я бы хотел ещё много чего снять, материала всякого визуального.

Ян: Я ещё книжки пишу. Философские всякие.

Павел: Хэммилл говорил, что он не снял ни одного клипа потому, что клипы создают очень большие рамки. Если загружены глазницы, эти каналы перебивают всё, музыка хуже воспринимается. Но если не брать никаких сюжетов, не привязывать их к музыке, то можно сделать очень сильные дополняющие вещи. Просто какие-то современные технологии, с их помощью очень легко создать мир. Свойство творчества в том, чтобы создать какую-то ассоциативную альтернативную реальность. Я помню очень хорошо тот момент, когда я всё это начал понимать — это было у каких-то знакомых, в ебенях, за сто с чем-то километров от Москвы. Лес, я в плеере слушал Sol Invictus, и увидел сосну какую-то подрубленную, и меня это так поразило! Ничего не было, просто лес… Вообще, самая классная примочка — это время. Отсними плёнку и положи её на полку. А потом возьми её через 20 или 30 лет. Это подтвердилось потом на Мосфильме, куда я пошел работать. Если берёшь старую бобину, она временем убита — там примочка — время, больше никакой нет. И вот ты её слушаешь — монозапись, осыпавшаяся плёнка, и оттуда сразу начинает переть.

А как вы к интернету относитесь и вообще ко всем новым технологиям?

Ян: Даниил Андреев ещё в 1956-м году писал, что появится какое-то вещание, которое будет круче телевидения, и с этого начнется пришествие Дьявола. А вообще, лично я к интернету отношусь вполне нормально. В принципе, изначально существует два рубильника. Один отключает человеческую жизнь, другой отключает всё электричество. Я хотел бы отключить электричество, но вот рубильник, который касается человеческой жизни, я не хотел бы отключать. Было бы интересно посмотреть, что произойдет потом. Понятно, что это очень заносчивые слова, но тем не менее… Ещё я считаю, что книгопечатание на нынешнем уровне развития нужно срочно уничтожить и превратить его в книгопечатание средних веков, когда люди от руки писали книги. Для того, чтобы книги могли поступать только к посвященным людям. А вообще, я считаю, что все мы живем в какой-то большой галлюцинации.

Насколько тебе вообще присущи мизантропические настроения?

Ян: Смотря, что подразумевать под самим понятием «мизантропия». Человеконенавистничество? Если так, то для меня мизантропия — это рефлексия, самокопание. Хотя, на самом деле, нет, не так. Мизантропия — это нож, который спрятан у меня за спиной. Ты мне говоришь комплименты, а я трогаю его за рукоятку. Но я его не вытаскиваю и не вскрываю тебе кишки, я просто трогаю его за рукоятку. А вообще, если ненависть появляется раньше, чем любовь — это означает, что ты правильно развиваешься. Иначе ты просто не сможешь прочувствовать свою любовь, если изначально не было дикой ненависти.