Первый день беспорядков

Очередная история из серии «как они бились». На этот раз редакции Sadwave повезло поучаствовать в драке со столичным ОМОНом, прорвать оцепление и угодить в автозак. Пока вы обновляли ленту Facebook, мы защищали демократию.

Текст: Максим Подпольщик
Фото: Гриша Бубен

— Ты посмотри на них, — говорит П., указывая на подвешенного за локти, будто плюшевого омоновца, которого товарищи держат так крепко и высоко, что он не достает ногами на до земли. — Они же сами не понимают, что происходит. Этот человек, небось, даже не знает, кто такой Путин. И действительно, гуттаперчевый омоновец, раскрыв рот, водит головой из стороны в стороны, выпучив в глаза. В них читался даже не страх, а удивление. Неужели такое возможно.

— Это только начало! — кричит кто-то, подходя вплотную к «космонавтам» со щитами, перекрывшим Мясницкую. И действительно.

Еще десять минут назад все было бессмысленно, но весело. Пока со сцены доносились истеричные голоса, обладателей которых скрывал задник сцены, мы орали: «Ромыч!», «Революция!» и, конечно, «Да, смерть!», «Пизди всех» и «Дай-зин!». П. кричал: «Лукашенко пидарас!». Многие оборачивались. Нам остро не хватало праздника. С большой буквы «П».

— Революция творится не в Твиттере, не в Фэйсбуке, не в ЖЖ, а здесь и сейчас, на улицах, — доносилось со сцены. Во дурак, смеялись мы. Все революции давным-давно творятся только в Твиттере, Фэйсбуке и ЖЖ. Оратор бесконечно отстал от жизни. Приходит сообщение от Б.: «Мы стоим рядом с Харди и обсуждаем новый логотип Дай-зина».

На самом деле все было вот как: Б. сказал главному редактору американского Vicе Харди Дункану, которого случайно встретил в толпе, что новый логотип Дай-зина – это его, Харди портрет. Перечеркнутый. Услышав это, редактор журнала «о мире» окинул Б. боязливым взглядом и поспешно скрылся. Думал, наверное, что Б. шутит, что отчасти было правдой – сейчас вместо перечеркнутого портрета редактора американского Vice на нашем сайте красуется перечеркнутый портрет редактора российского Vice.

Все весело и совсем не страшно. Д. стоит на возвышении и старательно закрывает лицо руками и шарфом, становясь от этого еще более узнаваемым. Когда чавкающий голос со сцены начинает с надрывом вещать про украденную у народа Россию, Д. и Р. резко прощаются и, заговорщицки подмигивая, говорят, что уходят в ОГИ. Я тоже хочу в ОГИ, готовый продать революцию за тарелку горячих макарон, так как весь день ничего не ел. Но чувство солидарности с П. который мужественно терпит холод и слякоть в рваных кедах, да к тому же ждет, когда начнется Веселье, меня останавливает.

Тут голос со сцены (последний, наконец), объявляет, что спектакль не окончен, а переносится в партер – сейчас мы все дружно «без слоганов и знамен» пройдем маршем до Лубянки. Начинающий подозревать, что «ОГИ» — это на самом деле код для секретной и гораздо более Веселой операции, П. корит нас за нерасторопность, но решает есть, что дают и присоединяется к шествию. Я, разумеется, вместе с ним. Мне, конечно, интересно, но больше страшно, а П. совсем не страшно, но и не очень интересно. Он занял выжидательную позицию.

Выход с Чистопрудного бульвара перегорожен, нас выдавливают на Мясницкую, которую моментально перегораживают взявшиеся ниоткуда «космонавты». На несколько секунд я застываю, завороженный созерцанием того, как прямо на меня несутся тридцать человек с железными щитами, дубинками и в шлемах. Кадр из какого-нибудь клипа Sin Dios или так и не посмотренной мной экранизации оруэлловского «1984».

Таким образом, нас заворачивают в сторону башни Лукойла. П. сокрушается, что в толпе некого обнять, и что мы шатаемся в компании непонятно кого, пока где-то там, «в ОГАХ», творится настоящий экшн. Обнять и впрямь особо некого – все орут кто во что горазд, в основном всякую банальщину: «Путин – вор!» и «Нам нужны честные выборы!». Громоздкая, переваливающаяся с боку на бок беспомощность.

Девушка ведет вод руку спотыкающегося дедушку. Яппи в дорогом костюме громко чертыхается, наступив в лужу. «Туфлю промочили!», — кричат ему. Яппи успокаивается. Обнимать его П. не хочет, хоть у него и самого все ноги мокрые.
— Какие честные выборы, мне похуй на ваши выборы, надо все громить, надо орать, что нас наебывают всегда и везде, нужен кураж, — твердит П. Кураж ненадолго вспыхивает, когда наше разрозненное шествие выходит на проезжую часть.

Что случилось, спрашивает идущий рядом Х. Боны, что ли? – высказывает он самое абсурдное предположение. Банда вооруженных бонов, без сомнения, значительно подняла бы градус Веселья, однако это всего лишь автомобилисты. Они яростно сигналят, то ли выражая поддержку толпе, то ли, напротив, негодуя, что им перегородили дорогу. Все ликуют и улюлюкают. Встречаем Р., с криками «Ебашь военкоматы» приближаемся к Лубянке. Тут вспышка справа. Нас уже ждет ОМОН, не давая повернуть. С прежней ретивостью толпа разворачивается и уже даже не идет, бежит в обратном направлении.

— У н-них с-соб-баки, это се-се-рьезно, я н-не готов, — проносится мимо меня.
Кузнецкий мост. Финиш. Люди в шлемах и со щитами вновь встали у нас на пути. Начинаются скандирования: «Милиция с народом!». Милиции, само собой, на это положить. Дождавшись паузы, справа и сверху раздается тонкий пронзительный голос: «Ребята, это не милиция, это внутренние войска! Внутренние войска с народом!», — пропевает интеллигент. Толпа встречает его блеяние смехом. Военные, не меняя выражения лиц, медленно достают дубинки.

— Ребята, а вы случайно не из той дивизии под Балашихой? – обращается интеллигент к будто бы ничего не видящим солдатам, как вдруг раздается крик. Над кордоном внутренних войск пролетает что-то, напоминающее канистру из-под бензина. П. потом рассказал, что трое человек подскочили к одному из космонавтов и набросились на него, повалив на землю. Пока сослуживцы отбивали товарища, момент был упущен. Десятки торжествующих криков слились в протяжный рев.

Люди прорвались. Ошарашенные военные не знали, что им делать. Пропустив всех мимо себя, они попробовали перегородить улицу. Это вышло у них лишь отчасти – кордон занял ровно половину дороги. Военных просто обходили. И шли дальше.
«Не растягиваемся!» – закричали некоторые. «Правый марш!», — воскликнул пробегавший мимо мужчина в элегантном пальто. П. наконец повеселел. Толпа захлебывалась в эйфории. Прорвались. Дальше как в анекдоте про двух выходящих из казино игроков, один из которых голый, а другой в трусах. Умеешь, ты Вася, вовремя остановиться. Когда мы миновали оглушенные ряды внутренних войск, шанс уйти еще был.

Через десять минут и сто метров, у Театральной, такой возможности у нас уже не было. Дорогу к метро привычно перегородил ОМОН. В отличие от солдат внутренних войск он прекрасно знал, что делать. Сначала «космонавты» не пускали только вперед. Потом ни вперед, ни назад. Потом они начали рассекать толпу на части и сдавливать каждую из них с двух сторон, как тисками. Потом из каждого «бутерброда» они стали выдергивать по человеку и тащить жертв в подъехавшие автозаки. Стало ясно, что нас загоняли в ловушку с самого начала.

Эту схему действия полиции, в общем, было несложно предугадать. Но нахлынувшее стадное чувство пьянящей свободы притупило весь здравый смысл. Хотели Веселья – извольте.
— Не стыдно тебе перед своими…перед всеми? Не стыдно тебе ментом работать? – орет П. на мужика в форме, который отказался выпустить его из оцепления.
— Нет, говорит тот, не стыдно.

Пока бойцы ОМОНА сдавливали демонстрантов в лепешку, один из ментов достал мегафон и начал спокойным голосом говорить: «Граждане, пожалуйста, соблюдайте закон, не сопротивляйтесь сотрудникам полиции, ведите себя спокойно, не совершайте противоправных действий». Эти слова смешивались в воздухе с криками «КУДА? КУДА? КУДА ТЫ МЕНЯ ТАЩИШЬ?», «АККУРАТНЕЙ, СУКА!», «КУДА ТЫ ПРЕШЬ, ТУТ НЕТ МЕСТА!», «Я НИЧЕГО НЕ СДЕЛАЛ». Одна из этих реплик принадлежала мне. Омоновец выхватил меня из толпы, заломил руки и поволок к автозаку, шипя на ухо: «Да уж, конечно, ничего не сделал». Обыск рюкзака, руки на ширине плеч, личный досмотр, и вот я в теплом полупустом автобусе. В принципе, его даже можно было назвать уютным. Вошел явно Старший, вслед за ним – неприметный мужик с небольшой камерой.
— Все заснял?
— Все.
— Так, обратился Старший к сидящим в автозаке, надеюсь здесь нет представителей прессы?

Я мог бы остаться. Поехать в отделение, как и два года назад, после… Там бы нас, скорее всего, продержали бы до полуночи (в худшем случае, до утра), а потом отпустили, выписав штраф в тысячу рублей. А то и просто так. Потом бы я пошел невыспавшийся и грязный на работу, а вечером бы накатал вот этот текст. Позвонив из ментовки родителям и наврав, что заночую у приятеля. Из полученного в обезьяннике «уникального опыта», я бы слепил очередную героическую рассказку, которую бы пересказывал всем до пенсии. О, да. Представив все это, я моментально принял решение.

Когда я быстрым шагом удалялся от автозака, навстречу мне омоновец волок толстого бородатого фотографа, верещавшего: «Прессу! Прессу-то куда?».

П.С. Никаких «Огов», разумеется, не было. А были ОГИ. Где Д., Р. и остальные попивали чай, пока мы с П. веселились.

Вконтакте Twitter