Экс-вокалист знаковой советской постпанк-группы «Дурное влияние» Саша Скворцов выпустил автобиографическую книгу «Eponymous». Sadwave публикует фрагменты этого увлекательного произведения, в которых автор рассказывает о нелегких буднях неформалов за железным занавесом и первом знакомстве с настоящей музыкой.
Интро I never wanted to be a record collector anyway!
Конец августа и, как всегда, неудобное чувство: тоска и горечь — похмелье, оставшееся с того времени, когда сентябрь означал, что пора идти в школу. В этом году ощущение особенно гадкое.
Школа отняла у меня десять лет жизни, в течение которых я старался ничем не отличаться от остальных — самая разумная тактика в прямолинейные советские времена. Следующие двадцать лет были потрачены на стремление выделиться всем, в том числе и неподражаемо эклектичным музыкальным вкусом. Теперешний десяток постепенно приводит к такому заключению: не важно, есть ли в моем доме альбомы на «мейджор-лейблах», это не умаляет моей репутации в собственных глазах и, тем более, в глазах окружающих. Мир вращается не вокруг меня, и им, в общем-то, наплевать, что я там себе слушаю.
Конец моего сорок восьмого лета. Если верить прогнозу погоды, всю будущую неделю Британию ожидает безоблачное небо. Если верить финансовым ведомостям, в обозримом будущем ставка рефинансирования Банка Англии останется на низком (0,5 % годовых) уровне. Если верить рекламе T-Mobile UK — the future is bright, навсегда.
Мне, тому, кто верит в цикличность бытия и рассматривает его как бесконечный процесс завершения, представляется невозможным вдруг стать частью этого обещаемого восхитительного жизненного парада, предварительно не разобравшись, как следует, с прошлым. Слишком нагло начинает оно выступать на первый план, заслоняя собой линию горизонта. Есть приемы, помогающие не замечать этой наглости (я пробовал некоторые из них, это заставляло моих ангелов-хранителей нервно переглядываться), но со временем становится понятно, что самая лучшая тактика — не поворачиваться к былому спиной, а встретить этого нахала лицом к лицу, протянуть ему руку и предложить: «Ну что, приятель, поговорим?».
«Дурное влияние» — Концерт в Рок-клубе (1988)
Изящная словесность — благодатное и неторопливое занятие. Бумага не возражает и не задает вопросы, она просто дает мне возможность еще раз почувствовать себя в гуще событий. Мне это нравится. Я сижу с ногами на диване, ноутбук на коленях, в комнате играет «Exile On Main Street» (не винтажный винил, нет, музыка вытекает из компьютера и прямо в мою гостиную через Apple TV) — возможно, не самый подходящий саундтрек для записок профессионального хипстера с более чем тридцатилетним стажем музыкального оформления сцен из спектакля с собственным участием, но мне сегодняшнему больше не хочется ничего доказывать ни себе, ни другим.
Коллекционирование музыки — мое самое давнишнее хобби. Если бы не развитие интернет-магазинов, я бы, наверное, так и не бросил бы эту привычку. Мой отказ продолжать — не просто вынужденный акт, но сознательное действие. Мне не интересно коллекционирование в условиях виртуального шопинга. К тому же, мне порядком поднадоело.
Ergo: жалею ли я о времени, потраченном в лавках-полуподвалах, отыскивая альбом, которым мне было просто необходимо обладать? Конечно, нет — что бы еще я делал со всем этим временем? Жалею ли я, что нет больше Tower Records на Пикадилли? Безусловно. Еще как. Но это как раз и есть та часть моей жизни, с которой необходимо как следует попрощаться.
Если подумать, историко-биографическая справка в виде перечня любимых музыкальных произведений подходит мне как нельзя лучше. Неминуемо за музыкой потянутся и связанные с ней события. Надо только определиться, откуда начать. Может, прямо со «Стоунз»? Нет, пожалуй, рановато. Начинать надо всегда с самого главного.
Точка отсчета the year the magic began
1985-й: в этом году на меня, все равно что с неба, свалился альбом Bauhaus «Burning From The Inside», и моя жизнь разделилась на «до» и «после». Я ощутил, что нашел музыку, которую открыл для себя сам, никто мне не говорил: «Возьми! Послушай!», никто не ставил мне ее на магнитофон и не тыкал пальцем: «Вот это круто!» Альбом был на студийной кассете и попал мне в руки через «трэйд».
Где-то за год до того, по вполне зависящим от меня обстоятельствам, я примкнул к «псевдоамериканцам», основным занятием которых была «помощь» иностранным туристам (в основном американским), в приобретении аутентичной русской сувенирной продукции. «Псевдоамериканец» (русский парень, одетый и, соответственно, выглядящий как настоящий американец), присоединялся к проходящей по центру города группе (в 80-х, для облегчения работы КГБ, «Интурист» не отпускал своих клиентов гулять поодиночке) и, следуя вместе с ней, постепенно проводил опрос, предлагая операцию, которая называлось простым словом trade (в данном случае — обмен товаром). Гениальность операции заключалась в применении на практике принципа «хлам для одного — сокровище для другого» (метод, запатентованный в свое время экспедициями первооткрывателей новых стран и континентов).
Официальный выбор сувениров, предлагаемый валютной «Березкой», ограничивался матрешками и цветастыми платками. «Псевдоамерика» соблазняла гостей кроличьими шапками, расписными шкатулками, красными флагами и советской армейской униформой. Противоположная сторона выставляла на обмен любые имеющиеся в наличии вещи, не занесенные ими в таможенную декларацию. Таким образом, обе стороны совершали сделку, не оскверненную вульгарностью простой купли-продажи. Конечно, прямо на улице никто ничем не обменивался — шли в гостиницу или договаривались о специальной встрече.
Продешевить в обмене было позорным проступком. Красный флаг можно было приобрести в магазине на окраине города за три рубля, но заморский гость этого не знал, поэтому такой флаг легко «поднимал» две пары джинсов и несколько футболок. В тот памятный «трэйд» пара простых солдатских сапог была обращена мной и двумя моими друзьями в плеер Sony Sport (прекрасного желтого цвета) и две кассеты: PIL (альбом «This Is What You Want») и Bauhaus. Задним числом я понимаю, что нам тогда повстречался продвинутый в плане независимой музыки человек, но в тот момент эта музыка была для нас неизвестной и не представляла немедленной культурной ценности.
Общим собранием было решено и плеер, и кассеты продать, а деньги разделить (для справки: такая машина, как Walkman Sony Sport, стоила рублей 200. Средняя зарплата инженера составляла 150 рублей в месяц. Безумие. Железный занавес — это преступление против человечества). К счастью, перед тем я переписал оба альбома на одну кассету С90.
Теперь трудное признание: с первого прослушивания Bauhaus не произвел на меня никакого впечатления. Мне понравился PIL, и я слушал в основном ту сторону кассеты, но пару раз я послушал и другую сторону, просто чтобы не перематывать лишний раз. Примерно со второго раза я понял, что PIL — это дети, и пошел разыскивать оригинальную «студийку» Bauhaus. Я нашел ее перепроданной уже несколько раз — никто особенно не понимал, что это за музыка. Я честно выкупил кассету и отнес домой — она прослужила мне верой и правдой несколько лет, до тех пор, пока я не разжился виниловым альбомом. К тому времени пленка уже начала осыпаться. Я слышал ее столько раз, что выучил наизусть, и даже сейчас могу мысленно прокрутить в голове каждую ноту.
1985-й оказался переломным не только лично для меня. Произошли серьезные изменения во внешней политике Советского Союза. Железный занавес стал приподниматься — пока только в одну сторону, но в качестве прелюдии к переменам этого было достаточно. Если у старших представителей капиталистического мира, выросших в атмосфере запугиваний «красной угрозой», отношение к СССР было сложным, то у их детей — наших ровесников — боязнь и недоверие сменились на здоровое любопытство: интересно, что там на самом деле по ту сторону границы?
Неожиданно красный цвет стал цветом прогрессивной западной молодежи. В музыке появился Red Wedge. Каникулы в «запретной зоне» — пробраться в Союз и увидеть все своими глазами — стали престижным времяпрепровождением среди западных студентов с определенным уклоном влево. Такие туристы охотно шли на контакт и занесли в «псевдоамерику» новые течения. Перестал быть модным закос под американца, стало модным одеваться, как англичанин. Синие джинсы сменились на серые и черные, кроссовки Nike и New Balance —на остроносые ботинки (лучше с пряжками вместо шнурков), ветровки и «кенгурухи» —на кожаные куртки.
Начало 86-го было ознаменовано повальным увлечением «новой волной»: «псевдоамериканцы» слушали The Police, Depeche Mode, Culture Club, Eurythmics, Talking Heads —самую верхушку музыкального айсберга, называемого инди. Мне тоже нравились эти группы, особенно The Heads, их «Remain In Light». И еще, конечно же, The Clash — из всех старых панков они показались мне самыми интересными. Однако про Bauhaus мне никто из приезжих так ничего и не мог рассказать. Это было и хорошо, и плохо. Я был доволен, что поклоняюсь коллективу, который никто не знает. С другой стороны, я хотел подтверждения, что эти «инопланетяне» — всамделишные звезды, а не предмет моего воображения. Так продолжалось до самого лета, то есть пока я не подружился с Ниной.
Американка из Сан-Франциско с русскими корнями (ее бабушка происходила из рода Голицыных), Нина приехала в Ленинград по двухмесячной программе (одной из первых) для иностранцев, изучающих русский язык и культуру. «Программников» селили не в отелях, а в общежитиях. Вход туда был практически свободным — отечественные органы госбезопасности не обращали внимания на студентов, скорее всего, тех держали под колпаком западные спецслужбы.
«Дурное влияние» — «Сейчас» (1988)
Общение с такими студентами было чаще всего занятием скучным, но Нина была особенным случаем. Она выделялась из толпы настолько, что создавалось впечатление, будто ее вырезали из модного журнала и вставили в общую массу. Я стремился производить такой же эффект — в этом мы были едины с самого начала. Вдобавок, она знала Bauhaus.
От Нины я получил такие сведения: группы больше не существует, певца зовут Питер Мерфи, и он скоро выпустит «сольник», остальные теперь играют как Love and Rockets, и у них есть первый альбом «7th Dream of Teenage Heaven», и более того, вот он, этот альбом, а вместе с ним и другие альбомы других интересных групп, играющих в стиле, который называется «пост-панк». У этой девушки (bless her heart), с собой была целая стопка (с десяток, а то и больше) кассет, которые я все, конечно же, переписал.
Такие группы, как Tones On Tail, по умолчанию немедленно попали в мой личный хит-парад, но кроме них, в стопке были еще и The Cure. Wake up in the dark, the aftertaste of anger in the back of my mouth — меня опрокинул «The Top»: хаотичные мелодии, окрашенные в психоделичные тона, нечто созданное на изломе, в состоянии перевоплощения, как у Кафки. Конечно, я не знал тогда историю группы, но интуитивно все это почувствовал, так же, как интуитивно понял угловатую хрупкость, грустную неустроенность «Burning From The Inside».
Перематывая сейчас пленку воспоминаний, я понимаю, что полюбил пост-панк не случайно, что я подсознательно искал однажды уже встреченный, но временно забытый мною звук. Может, это случилось в 80-м, когда у знакомого собирателя пластинок я переписал «Lodger» Дэвида Боуи (для моей 14-летней головы это была непонятная музыка, но она притягивала меня своей таинственностью), или даже еще раньше, когда, будучи школьником, я крутил ручку приемника, отыскивая позывные западных радиостанций, не пытаясь уже выделить музыку из общего шума и воспринимая ее как одно целое с радиопомехами. Как бы то ни было, из соображений социальной антропологии я хотел бы восстановить всю цепочку. И я чувствую, что это мне удастся лишь с помощью известных усилий.
Игра теней
В 1986 году в «псевдоамерике» потихоньку начался процесс «колбасной» эмиграции. Одним из первых был Коля — он женился на настоящей американке, которую звали Мэри. Та была интересной девчонкой: носила черную одежду, обожала Joy Division и медведей. Свадьбу праздновали в коммуналке, где Коля жил с мамой и бабушкой. Потом Мэри уехала, а Коля бродил по Невскому в ожидании разрешения на выезд и от неуверенности в будущем беспросветно бухал.
Мэри приезжала в гости. На второй приезд она привезла мне всю дискографию Joy Division — три кассеты с номерными альбомами и треками с разных сборников и бутлегов. Так я разом познакомился со всем творчеством группы. Меня поразило отсутствие всякого пространства в их звучании. Это давало потрясающий эффект, такой обреченности я не слышал ни у кого. «Unknown Pleasures» стал для меня образцом того, каким должен быть альбом группы, играющей пост-панк — или музыку, которую принято считать пост-панком.
Вообще-то я не знаю, кто изобрел термин «пост-панк» и зачем. Возможно, это сделали музыкальные критики для того, чтобы легче было проводить дальнейшую классификацию — они обожают бесконечное дробление на виды и подвиды. Разговор о том, где кончается «панк» и начинается его «пост», напоминает схему из двух предложений, расположенных друг под другом. Верхнее предложение гласит: «Утверждение внизу — правда», а нижнее: «Утверждение наверху — ложь». Для тех, кто серьезно считает пост-панк музыкальным стилем, заявившем о себе после того, как панк в своем развитии стал напоминать собаку, гоняющуюся за собственным хвостом, и, поймав, не желающую как следует сомкнуть челюсти, у меня есть два слова: Дэвид Боуи (даже название Warsaw — это трибьют альбому «Low»).
Но если рассматривать пост-панк как некую платформу, разрешающую независимому артисту реализовать себя через независимое издательство (и независимых дистрибьюторов), то фундамент этой платформы был действительно заложен в Англии в самом конце 70-х.
Сегодняшний я понимает, что трюк создания полностью искусственной «амбиентности» срабатывает всего только раз и после этого становится скучным, и что «Unknown Pleasures» — это серия удачно пересекшихся погрешностей, начиная от находок Мартина «Zero» Хэннета и заканчивая участием Factory Records, учрежденной фанатичным чудаком Тони Уилсоном, не имевшим никакого понятия о механизмах управления музыкальным лейблом. Но я тогдашний воспринял эту работу как знак, знамение, мне как будто шепнули на ухо: «Если могут они, можешь и ты».
Когда я учился в школе, мы с другом записывали себя на магнитофон. Мы орали и били в акустические гитары до тех пор, пока не начинали поступать жалобы от соседей. Но серьезно начать играть музыку я даже и не помышлял тогда. Я понимал, что никогда не заиграю, как Led Zeppelin или AC/DC. Bauhaus, The Sisters of Mercy и в особенности Joy Division подсказали мне, что при наличии весомого содержания совсем не обязательно придерживаться традиционной музыкальной формы. Казалось бы, совершенно очевидное умозаключение, но когда-то целому поколению будущих западных пост-панк-рокеров тоже понадобилась похожая указка — The Velvet Underground. Кто указал дорогу тем — отдельный разговор.
Кроме творчества Joy Division, в моем решении начать музыкальную карьеру сыграли тогда роль два фактора. Во-первых, у меня стали получаться стихи к песням. Я писал под музыку тех же Bauhaus, «запитывался» от них, пропускал их эмоции через себя и записывал возникающие в голове картинки. К весне 87-го я исписал целую тетрадку. Во-вторых, мысль начать играть самим также пришла в голову Юре [Ковальскому] с Вадиком [Кондаковым], наверное, даже раньше, чем мне. Оказалось, Юра играет на басу, а его двоюродный брат Леша [Флёров] — на гитаре. У них даже название было — «Бюро Страха».
Они уже договорились между собой, что петь будет Вадик, и мне было предложено сесть за барабаны. Я был разочарован, я считал, что из меня выйдет гораздо лучший певец, но ничего, конечно, не сказал. Парни вроде как уже репетировали пару раз втроем, и позвали меня послушать.
Я был настроен скептически. Наверное, я подсознательно желал, чтобы они звучали не очень (я надеялся, что меня попросят спеть), но они звучали здорово, и я был впечатлен Лешиной гитарой — он реально умел заставить ее реветь как раненое животное. Вадик тоже звучал хорошо, то есть интонировал мрачно и монотонно. У них была одна готовая песня, она была посвящена Иэну Кертису, там повторялась такая строчка: «Твой мертвый голос, мертвый голос». Я сразу же захотел стать частью этого коллектива, пускай хоть и в качестве барабанщика. Мы решили, что будем самой подпольной группой из всего пост-панка, и западного, и советского (которого тогда еще просто не существовало).
В Бонче на курс постарше учился Юра Щербаков из группы «Присутствие». Он продал мне побитую «тройку»: рабочий, хай-хет и тарелку райд. Я немедленно расставил их в квартире, размял руки и начал играть рисунок, которому меня научил Саид [Игорь Сайкин, «Бригадный Подряд»] — основной рок-бит на четыре четверти. Клянусь, я простучал не больше минуты — одновременно зазвонили в дверь и по телефону. На площадке стояла не одна, а целых две соседки. Первая говорила второй так: «Ну ладно он врубает музыку на громкости, но тут он молотит в какие-то ужасные консервные банки!» Я был задет.
Мы стали «репать» у Саида — у его соседей уже выработался определенный иммунитет. Думаю, там у нас прошло пять или шесть репетиций. Мы готовились к концерту.
«Дурное влияние» — «24 часа» (1988)
А в середине июля меня забрали на армейские сборы, и я провел 45 тоскливых суток под Мурманском, в местечке с демоническим названием Кандалакша. Самым обидным было то, что из-за этого я пропустил наш дебют — за барабаны сел Саид, и группа сыграла пять песен (весь наш тогдашний репертуар). Кстати, Саид так и остался в составе «Страхов». В дальнейшем Юра Ковальский разжился драм-машиной, и Сайкин перешел на индустриальную перкуссию. К тому времени «Бюро» уже превратилось в «Монумент».
Перед уходом в армию я вынул из ушей серьги, побрил по бокам голову и нарисовал на спине старой спецовки лого Bauhaus. По прибытии в часть нас построили в две шеренги, и начальник гарнизона — капитан или майор по званию —произнес несколько приветственных слов. Потом он посмотрел на меня, приказал мне выйти из строя и сказал: «Обратите внимание на этого курсанта. Вот такой должна быть стрижка у каждого из вас».
В армии обожают давать команду «Бегом!» Я был, конечно, не в восторге, но и не возражал. Лишь когда нас погнали куда-то с полной выкладкой, мне стала полностью видна идиотичность ситуации, и я присел передохнуть. Ко мне тут же подскочил Сережа Батлин — взводный, назначенный из своих же сокурсников. Я думаю, он сам вызвался на эту должность: он был «бойскаутом», вечно участвовал в каких-то военных играх и ходил в наряды ДНД со своим личным фонариком и свистком.
— Скворцов, вставай! Из-за тебя наш взвод придет последним! — взволновано запричитал он. Тогда я вообще лег на землю и достал сигареты.
Десять суток из сорока пяти были посвящены практике в полевых условиях. Мне повезло: передвижная радиостанция, к которой я был приписан, работала в режиме ретрансляции. О приеме и передаче радиограмм беспокоиться не приходилось, требовалось просто время от времени проверять сигнал на четкость. Я изнывал от безделья, и не столько от голода, сколько от скуки, съел свой неприкосновенный запас.
Командиру станции лейтенанту Гонюшину не хватало чувства юмора в той же мере, в какой его фамилии не хватало буквы «в». В ярости он уставился на меня, не зная, что со мной сделать. Даже если бы у него было право расстрелять меня или повесить, боевых патронов в автоматах не имелось, и кругом, насколько хватало глаз, простиралась голая тундра —ни одного дерева.
— Бегом марш! — проорал он, и я побежал вокруг станции ленивой рысцой. Лейтенанту надоело стоять и смотреть быстрее, чем мне надоело бегать. Я сделал всего пятьдесят кругов.
После сборов я вернулся в город и пошел заканчивать Бонч [Ленинградский электротехнический институт связи им. М. Бонч-Бруевича] — до диплома оставался всего год. Леня, парень из параллельной группы, сказал мне, что знает ребят, которые репают в общежитии Текстильного института. По его словам выходило, что они активно ищут певца, и я сходил на прослушивание. Группа называлась «Механический балет» и играла что-то вроде «новой немецкой волны». Всем понравилось, как я выгляжу, этого оказалось достаточно, и меня приняли. Так исполнилась моя мечта: я стал, наконец, солистом. У ребят было несколько инструментальных заготовок, я достал свою тетрадку со стихами, и мы начали делать песни. Вскоре мы переименовались в «Дурное влияние»…
Книгу Саши Скворцова можно приобрести в магазинах «Фалантсер», «Циолковский» (Москва), «Все свободны» (Санкт-Петербург), а также заказать напрямую у издателя по адресу diyhc[собака]yahoo.com.
Вконтакте
Twitter
Один отзыв