Sadwave и издательство Common Place представляют переиздание важного андеграундного альманаха 1990-х «Образ Жизни». Мы публикуем вошедший в сборник захватывающий отчет Дмитрия Моделя из группы «Лисичкин Хлеб» о его путешествии в КНДР и обратно.

Текст: Максим Подпольщик

Альманах «Образ жизни. lifestyle» — это собрание ярких гонзо-историй, написанных в 90-е и пропитанных жесткой андеграундной энергетикой с первой до последней буквы. Авторы альманаха жили на полную катушку и, кажется, сами удивлялись, с какой податливостью прогибался под них пресловутый изменчивый мир. Они состояли в тайных обществах изучения идей Чучхе, ездили в Северную Корею своим ходом, захватывали здания, с упоением рекламировали пробки от бутылок и даже устраивали теракты в госучреждениях. Некоторым из них неизбежно пришлось поплатиться за это репутацией, другим — свободой, а третьим – жизнью. Сейчас наступают непростые времена, поэтому переиздание этого сборника, вышедшего более 10 лет назад, служит отличным напоминанием того, что реальность, на самом деле, гораздо более многогранная и разноцветная штука, чем нам кажется. Издатель «Образа жизни» писатель, арт-деятель и левак Олег Киреев покончил жизнь самоубийством в 2009 году. В четверг 3 апреля в столичном магазине «Фаланстер» состоится презентация сборника, посвященная его памяти.

Дмитрий Модель, один из авторов «Образа Жизни», гитарист группы «Лисичкин хлеб»

Памятники Олега Киреева

Дело было в 1999-м. Страну готовили к выборам в Госдуму. Мы вели кампанию «Против всех партий», в рамках которой забегали на мавзолей с транспарантом, писали граффити на биллбордах и так далее. Сидевшие у нас на хвосте ФСОшники обещали «37-й год, когда Владимир Владимирович придет к власти».

К тому моменту Олег поссорился с Осмоловским и ВнеПравительственной Контрольной Комиссией. Он тяжело переживал этот разрыв и очень хотел делать собственные проекты, которые должны были быть круче, чем то, что делалось в Радеке. Он мыслил себя отныне не критиком, а художником и политическим активистом, поэтому мечтал всех мобилизовать и бредил массовыми уличными акциями.

Сценарий одной из них был таким:

– Мы собираем всех знакомых художников, панк-музыкантов и других знакомых, натаскиваем кучу пустых картонных коробок, строим из них баррикаду во дворе нашего дома и под музыку Rage Against The Machine начинаем все это разрушать. Естественно, мы это задокументируем и репрезентуем за границей, СМИ это плотно осветят, и мы получим трибуну.

Я отвечал:

– Олег, никто из наших знакомых на такую акцию не подпишется.  Мы даже приглашать никого на такое не можем. Но если ты кого-то соберешь, мы, конечно, поможем таскать коробки (опыт «Баррикады на Большой Никитской» был достаточно свеж).

– А почему? – возмущался Олег.

Он обижался. Он еще не видел разницы между анархистской и художественной средой. Нам же казалось, что его идеи утопичны, а их смысл никогда не оправдает затраченные усилия. Фантазии об акциях вспыхивали и гасли, как затяжки джойнтом.

– Олег, делай то, что умеешь хорошо делать сам, пиши критические статьи и издавай сборник.

Свой первый сборник Олег назвал «Против всех П.». Он состоял из его текстов, написанных ранее для электронной рассылки Mail-Radek. Мы сверстали его в Word и напечатали 150 штук в типографии, симпатизировавшей анархистам. Для презентации Олег таки решил провести акцию прямого действия — забросать фасад Госдумы бутылками с ярко-красной масляной краской  (статья УК «Вандализм», штраф 5 000 рублей). Надо мной уже висела другая статья, и участвовать в акции я отказался, согласившись только снимать видео. Дома я помогал наливать краску в бутылки. Бросать их должны были художник Паша, наркоман Клим и сам Олег — для всех троих это был интересный экзистенциальный опыт. Адреналин у них зашкаливал.

Мы взяли такси от дома, вышли на Манежной площади, я занял позицию c камерой возле гостиницы «Москва». Рядом записывала сюжет польская телегруппа. Диктор стоял на фоне Думы. Неожиданно к ним в кадр вошли трое ребят, по очереди бросили бутылки с краской в стену и бросились бежать. Клима взяли сразу же. Олег шел первым, и ему удалось скрыться. Паша тоже спокойно спустился в метро. Все длилось несколько секунд. Никто кроме нас с иностранным оператором этого не видел — ни одного журналиста на акцию не позвали.

Казалось так нелепо и грустно — проводить опасную акцию, о которой никто не узнает. Я подошел к иностранному журналисту и сказал, что готов дать комментарий о том, что они имели счастье наблюдать. Оператор перевел камеру на меня. Подошел гаишник и пригласил меня пройти с ним. Меня привели в здание Думы, затем передали в отделение. Дознание проводил полковник ФСО. Я пытался отрицать свою причастность к случившемуся, но милиционеры якобы обнаружили краску на моей обуви. Еще они взяли соскоб из-под ногтей. В отделении мне припомнили все, в чем я был замечен ранее, и обозвали меня организатором.

Наверное, сейчас бы меня за это посадили страшно подумать на какой срок, но тогда произошло странное. Может быть, представители ФСО не хотели огласки – все-таки они позорно проворонили беспредел (а если бы мы кинули не краску, а, например, бомбу?), а может они просто не стали принимать нас всерьез, хотя мы говорили с ними на правовом языке. Мы сидели в отделении, Клим плакал (как он теперь будет употреблять и распространять то, что он употреблял и распространял? Этот момент он заранее не продумал). И вдруг за нами приехали родители! Хотя мне уже было 22 года, и я давно не жил дома. Про Олега никто не вспомнил. Герой остался в тени.

Убежав от Думы, Олег сел на электричку и уехал на дачу. Так закончилась его единственная радикальная художественная акция. Экзистенции в этом было достаточно, ради таких моментов и стоит жить. Он часто вспоминал, как приятно было кидать бутылку с яркой краской в серый гранит сталинского здания (это должно было, по задумке Олега, символизировать кровь чеченской военной кампании). Следующий сборник должен был быть посвящен именно такому непосредственно пережитому опыту.

Сборник «Образ жизни», который переиздали сейчас, тоже был своего рода утопией. Изначально он вообще не предполагал руководства со стороны Олега. Из разных интересных историй сборник должен был собраться сам собой. По задумке Олега, люди должны были самоорганизоваться. Но никто этого делать не хотел, и Олег долго всех уговаривал, пытался по-разному мотивировать знакомых. «Это будет суперсборник», «Ты поможешь делу революции», «Ты прославишься в веках», «Это будет памятник нашей эпохи». В результате, тираж «Образа жизни» почти не распространялся. Каждый участник получил по одному экземпляру. Но сейчас, спустя 15 лет, сборник вышел вновь, и, возможно, теперь он в какой-то степени действительно стал «памятником эпохи». Значит, Олег был прав.

Издатель «Образа жизни» Олег Киреев

Ниже мы публикуем вошедший в «Образ жизни» текст Дмитрия Моделя, в котором он рассказывает, как в 90-е состоял в обществе изучения идей Чучхе и ездил в КНДР по партийной линии.

Иллюстрации: Антон Сорокин

Крутой маршрут

Когда я вернулся из Пхеньяна, друзья-краеведы ска­зали мне, что теперь я могу вообще больше никуда не ездить, а до конца жизни спокойно почивать на лаврах. В принципе, можно кое-что вспомнить, но давайте дого­воримся: только дорога, туда и обратно. На территории КНДР я увидел много интересного и поучительного, но это совершенно другая история, и, если угодно, чужой образ жизни.

Туда

В 1995 году я играл в панк-группе, был кадровым до­нором плазмы и от нечего делать учился в ПТУ на ки­номеханика. Помню занятие по звуковоспроизводящей технике, мы с другом сидим на последней парте и листа­ем журнал «Корея». До этого я журнал «Корея» не видел, а только слышал песню «Гражданской Обороны», где он упоминается. Да и все вы ее слышали, «Все идет по пла­ну» называется.

Номер журнала, случайно попавший ко мне в руки, был свежим настолько, что казалось, что фотографии сейчас оживут. Я был в ступоре. Многотысячные демонстрации, какие-то безумные факельные шествия, гигант­ские панно с изображениями вождей и счастливого наро­да, социалистическая индустрия и строительство, армия, готовая выставить лес штыков и сражаться один на сто! После увиденного я уже не мог спокойно спать. Что имен­но меня впечатлило? Не могу объяснить — наверное, ил­люзорность целого государства со всем его населением. Меня не покидало ощущение, что я рассматриваю фото­графии нереально огромной декорации, колоссальной массовки, которая участвует в исторической постановке.

Вскоре я был принят в Московское молодежное об­щество по изучению идей чучхе, о котором написано уже предостаточно, напомню только, что состояло оно сплошь из радикальных анархистов и молодых коммуни­стов. Заседания Общества проходили на конспиративных квартирах, при этом обязательно присутствовали това­рищи из посольства. Начиналось заседание, как правило, с доклада Председателя Костенко (ИРеАн), затем слово брал ученый секретарь Общества Былевский (РКСМ(б)), далее следовала «неофициальная часть», а попросту им­провизированный банкет с продолжением.

Я посчитал своим долгом внести посильную лепту в развитие Общества. Первым делом я привлек в него с десяток панков из Анархо-краеведческого движения, то есть, создал свое звено и назвал его Творческой группой имени 16 февраля. Если кто не знает, это день рождения Великого Руководителя товарища Ким Чен Ира, а в Се­верной Корее принято называть различные творческие объединения именем основных революционных дат. Наша группа сочиняла стихи о Корее и выходила на все оппозиционные демонстрации под государственным флагом КНДР.

А самому тебе не жаль
Ребят из Северной Кореи?
Они, как ты, не курят шмаль
И не бухают в каждом сквере.

Мы брали идеологические брошюры карманного фор­мата «О некоторых вопросах, возникающих при изучении идей чучхе», вырывали все страницы, а в обложку вставляли паспорта. А документы у нас в то время часто спрашивали.

Но в первую очередь моих друзей, конечно, привле­кала возможность посещать настоящие взрослые банке­ты в старперском Обществе советско-корейской дружбы и непосредственно в посольстве КНДР по большим госу­дарственным праздникам:

О флаг корейский, кровью окропленный,
После халявы выходя,
Ты руки вытрешь,
водкой опьяненный,
И плюнешь на портрет Вождя!

Все это привело к тому, что, формируя делегацию на очередной День Солнца (день рождения Ким Ир Сена, 15 апреля) Председатель Костенко выдвинул мою канди­датуру. Проблема была только в том, что корейцы были готовы принять меня на территории КНДР — кормить, поить, везде возить и все по­казывать. А вот добираться до российско-корейской границы я должен был самосто­ятельно…

Денег на самолет, естественно, у меня не было, зато был опыт передвижения автостопом на большие рассто­яния. Изучив атлас автодорог, я решил посоветоваться с Антоном Кротовым, гуру российского автостопа. Гуру поведал мне, что после Тюмени трассы уже как бы нет, поэтому придется ехать «на оленях», то есть, в задних кабинах локомотивов. Это меня не пугало. Пугало рас­стояние от Тюмени до пограничного пункта со стремным названием Хасан, отсылающим к истории второй Миро­вой войны. Я сомневался, смогу ли сохранить цивиль­ный внешний вид к тому моменту, как меня встретят на границе корейские ответственные работники, да и как рассчитать этот момент? Ясно, что ехать придется самое меньшее недели две — две с половиной. А самое боль­шее? Я поделился своими сомнениями с Председателем.

—Никакого автостопа! Товарищи неправильно поймут!
—Тогда, я, наверное, не поеду…
—Поедешь, если возьмешь бесплатный билет на поезд.
—Как это?

Подробности опустим, сейчас эти люди сидят по се­рьезный статьям. А в то время по каналам революци­онного коммунистического подполья можно было вымутить фальшивые документы — и при том совершенно бесплатно. На следующий день я отправился на Ярослав­ский вокзал брать халявный билет на фирменный поезд «Россия». В кармане у меня лежало удостоверение по­мощника депутата Государственной Думы, дающее мно­жество разнообразных льгот.

По пути заехал в посольство прояснить вопрос с ви­зой. Советник просто взял мой паспорт и через четверть часа вынес его обратно. Никаких анкет заполнять не при­шлось, виза выглядела как обычный штамп со звездами, куда от руки была вписана необходимая информация. «Когда прибудете в Хасан, сообщите в наше представи­тельство, они все организуют», — напутствовал советник.

Я сел в троллейбус, следом за мной в него вошла бри­гада контролеров. Я решил проверить действие волшеб­ного удостоверения. Подобный документ, как выясни­лось, они видели не раз, но все же потребовали выйти из троллейбуса. На улице они обступили меня со всех сторон — и начался развод. Типа «мы знаем, что этот до­кумент фальшивый, у меня брат в Думе, короче, плати 10 рублей, удостоверение мы забираем» и т.д. Я предло­жил позвонить по думскому телефону, где «подтвердят мои полномочия». На самом деле я не был уверен в том, что мои знакомые сейчас на месте, и что они сориенти­руются, если им кто-то вдруг позвонит. Но, к счастью, мужики звонить в Думу отказались. Они пообещали вы­звать патрульную машину. Тогда я сказал, не моргнув гла­зом: «Вызывайте, конечно, давно пора было это сделать, я и так уже на планерку опаздываю! И свои удостовере­ния, кстати, потрудитесь приготовить». Короче, меня от­пустили. Контролеры-то тоже были липовые…

В метро я прошел беспрепятственно, а вот в ж/д кассах начались проблемы. Ни на одном вокзале (а я объехал все девять плюс трансагентство) мне не хотели оформ­лять бесплатный билет. «Да, действительно, вы имеете такую льготу, но вчера вышло постановление МПС, в со­ответствии с которым кроме удостоверения вы должны предъявить письмо из Госдумы, подтверждающее вашу командировку». Наверное, пора пояснить, что в то время у депутата Госдумы могло быть сколько угодно помощ­ников и, естественно, все они летали по всей стране на самолетах и ездили на поездах по делу и без дела. Тогда транспортники взвыли и стали вводить ограничения на льготные категории. И вот я стою у кассы на Белорусском вокзале и в который раз прошу оформить мне билет на поезд №2 Москва — Владивосток, до Уссурийска и обрат­но. Мысленно я приказываю сонной тетке не думать ни о чем лишнем: о деньгах, о постановлениях, и сосредо­точиться на главном — системе «Экспресс», электронной базе, распределяющей билеты по станциям. Тетка сосре­доточивается и говорит: «Извините, но в Уссурийске нет системы “Экспресс”, поэтому я могу вам выписать билет только туда, а обратный возьмете на месте». Как гово­рится, внутренне я себе аплодировал и не придал осо­бого значения ее словам. Радостный, я взял билет в руки и прочитал на нем: «Тип вагона: СВ». Оказалось, что по своему статусу не только депутаты, но и все их помощ­ники передвигаются по железной дороге исключительно в мягких комфортабельных вагонах. Я занял у друзей 200 дойчмарок (долларов у них не было), на всякий случай. И поехал собирать вещи.

Вагон был действительно крутой. Пассажиров было мало. В купе стоял телевизор. Везде лежали ковры, сто­яли горшочки с цветами, постели были застелены и т.д. Я сел на свое место, бросил на противоположную полку станковый рюкзак «Ермак», и поезд тронулся.

Тут, конечно, должны быть описаны всякие красоты, мимо которых я проезжал. На самом деле никаких осо­бых красот не было. За окном «убегал» довольно одно­образный пейзаж. Все эти российские просторы и т.д. Одинаковые населенные пункты, клонированые станции, пустые платформы. Изредка на глаза попадалось что-то из ряда вон выходящее. Какая-нибудь невменяемая по­стройка, например. Но память ничего не сохранила. Если вы посмотрите на карту, то сразу поймете, что проехать мне пришлось в этом вагоне примерно десять тысяч ки­лометров. О-го-го на самом деле.

Вот так, за окном проносился великорусский пейзаж, и делать мне было абсолютно нечего. Сдуру я взял в до­рогу всего две книги: «Социализм — это наука» Ким Чен Ира и «Клевета на социализм недопустима» того же ав­тора. Я думаю, достаточно одной цитаты, чтобы оценить уровень текстов: «Идеи чучхе осветили самостоятельную природу дела социализма и социально-исторические предпосылки для его осуществления и на этой основе определили сохранение чучхейского характера развития как основной принцип, которого следует неукоснитель­но придерживаться на всех этапах социалистического строительства». О чем я думал раньше, когда выбирал эти книги? А, вспомнил: они были переизданы Обще­ством (точные копии северокорейских, минимальным тиражом, на деньги посольства). Я взял их с собой как образец нашей работы по распространению чучхе в Рос­сии. Так и не смог себя заставить прочитать их до конца. А больше у меня никакой литературы не было.

И поговорить было не с кем. Проводники присутство­вали виртуально. Пассажиры в вагоне появлялись эпизо­дически. Кто-то ехал из одного крупного города в другой. Кто-то ехал к родственникам в деревню. Но от начала до конца не ехал никто. Мне иногда попадается на глаза чья-нибудь романтическая чушь о том, как было бы здо­рово «проехать всю Россию из конца в конец на поезде». Зачем? Попадаются, конечно, крупные города, стоящие на больших реках: Омск на Иртыше, Новосибирск на Оби, Красноярск на Енисее, Хабаровск на Амуре… Опять же, вспомнить особо нечего. Остановки — минут по двад­цать, успеваешь только на воздухе постоять да в здание вокзала заглянуть. И снова все начинает как бы проез­жать мимо окна. Проезжают дома, мосты над широчен­ными реками и снова заснеженные сосны. Это основное, что проезжает, — непроходимая тайга. По-своему круто, конечно, но со временем даже такое величественное зре­лище превращается в фотообои. Только на седьмой или восьмой день я проснулся и увидел нечто совсем другое. До горизонта во все стороны распространялась белая пустыня. В первый момент показалось, что поезд оста­новился. Это ощущение продолжалось несколько часов, пока дорога огибала Байкал. Проводница поведала, что лед на озере стоит до середины июня!

Иногда поезд въезжал в туннель. Туннели пробиты прямо в горах, очень длинные, и освещать их, видимо, нет необходимости. Поэтому, если в соседних купе нико­го нет и свет не горит, то на несколько минут оказыва­ешься в полной темноте. На въезде и выезде из каждого туннеля стоит по автоматчику.

Ночью, опять же при условии, что в соседних купе не горит свет, если прижаться носом к стеклу, кажется, что оказался в планетарии. Таких крупных и ярких звезд я с тех пор больше никогда не видел, даже на юге. Все со­звездия видны, какие-то планеты, метеориты поминутно падают. Но тоже для любителей созерцания. Да и неудоб­но носом к стеклу прижиматься.

Из купе проводников по кабелю время от времени гна­ли видео. У них была всего одна кассета с двумя филь­мами. Американская комедия про двойника президента и американский же фильм ужасов по Кингу, как дети там в инопланетян превратились или что-то в этом роде. Под конец поездки эти два фильма в моем сознании доволь­но сильно переплелись. Ну что, скучно читать? Теперь понимаете, что такое ехать восемь с половиной суток од­ному? Хотя было два эпизода, когда мне удалось перего­ворить с людьми. В Биробиджане ко мне в купе постуча­ли. А я там лежу небритый, постель не застелена, короче, обленился вконец. И это заметно. Открываю, а там стоят ревизоры. Строгие такие: «Ну и кто у нас тут помощник депутата?» Ну, думаю, наверное, пока я тут неделю ехал, МПС издало постановление, предписывающее ссаживать всех помощников без разбора.

—А где ваше командировочное удостоверение?
—…(??????????)… понимаете…
—И зачем вам понадобилось в Уссурийск, сидели бы в Москве!
—Дело государственной важности…
—Не забудьте отметить командировку, обратно поеде­те — проверим!
— Обязательно!

А потом ко мне в купе подсел мужик бизнесменистого вида. Ехал из Хабаровска во Владивосток. Первым делом он пригласил меня в вагон-ресторан. И впервые за эту поездку я нормально поел. Денег у меня с собой было около ста пятидесяти рублей, плюс заветные 200 дойч­марок — НЗ, я их вообще тратить не планировал. До это­го момента я питался исключительно китайской верми­шелью и пирожками с картошкой, приобретенными на станциях у местных. Мужик что-то рассказывал про свой бизнес, про то, что грядет экономический кризис и луч­ше хранить свои сбережения не в долларах, а в золотых слитках, а я жевал и думал о том, что завтра, наконец, сойду на твердую землю, и поэтому хорошо бы помыть голову…

В шесть утра я сошел с поезда. От Уссурийска до Хасана — двести шестьдесят километров. Ходит электричка по четным числам, но она пойдет только через 32 часа. Поэтому на границе я окажусь под вечер. Где я буду впи­сываться? А вдруг там даже вокзала нет? На мгновение в сознании мелькнул образ заставы, дымящейся поход­ной кухни, как в детской литературе пятидесятых-шестидесятых, но я сразу прогнал его. И поехал стопом.

На трассу меня вывез маленький пазик, который во­обще с трудом передвигался. Когда мы миновали первый перевал, я поспешил с него сойти. И остался на перекрест­ке среди сопок. Движение по трассе было крайне слабое. За час проехало пять машин, из которых ни одна не оста­новилась. Наконец мне повезло. Меня подобрал дедок на иномарке. Машина была с правым рулем. Сначала мы ехали с нормальной скоростью, насколько позволя­ло покрытие. Постепенно асфальт стал превращаться в гравий. Мы передвигались крайне медленно. Дед ска­зал, что во Владивостоке дешевле купить японскую ма­шину, чем отечественную. Только на них в Приморье особо не погоняешь, подвеска низкая. Он был уверен, что я журналист, который хочет сделать эксклюзивный материал о Корее. И всю дорогу грузил меня местными реалиями: коррупция, бюрократизм, снабжение, отопле­ние и т.д.: «А ты мотай на ус, мотай! Этого тебе никто не расскажет! Люди должны жить по-человечьи…» В Анархо-краеведческом движении долгое время быто­вало выражение «маршрут тяжел». Как раз об этом. Я не мог просто поблагодарить человека и выйти, был риск остаться на этой трассе на неопределенный срок — за все это время нас ни разу не обогнали! Пришлось терпеть.

Следующим транспортным средством был военный грузовик ГАЗ-66. Ехал он очень быстро, километров во­семьдесят в час, я сидел в фургоне с солдатами-срочни-ками и поминутно бился головой о радиостанцию. Еха­ли, казалось, целую вечность. Фургон был плотно затянут брезентом (от пыли), поэтому дорогу я не видел, только чувствовал, что дороги там в привычном понимании нет, дед на «тойоте» точно бы не проехал.

Последний удар головой о рацию — остановка. Нас распаковали, я спрыгнул на землю. Укачало не по-детски. Старшина показал мне вдаль: «Там станция есть, а доро­га дальше закрыта, приграничная территория». Грузовик скрылся в облаке пыли, а я потопал на станцию.

Станция Гвоздево представляла собой пустое полуза­колоченное здание. Я долго бродил по округе, между сто­ящих на путях цистерн с мазутом. Прошло минут сорок, прежде чем в поле зрения попал первый человек. Это была дежурная по станции. Она шла на работу. Еще че­рез час подошел дизель с единственным вагоном. Он со­бирал рабочих по всему участку и вез в Хасан. Вагон был служебный, билетов не предусмотрено, поэтому меня по­садили так. Последние семьдесят километров!

Станция Хасан! Здание вокзала напоминало один из корпусов посольства КНДР в Москве. Наверное, самое большое здание в поселке. Его построили в семидесятых, перед поездкой товарища Ким Ир Сена в Москву. Вели­кий Вождь, как и Сталин и Мао, никогда не летал самоле­том. Поэтому в Москву он поперся на поезде. В прошлом году его путь повторил товарищ Ким Чен Ир. На время следования корейского бронепоезда все расписание на Ярославском направлении перекроили. Мой друг, кото­рый живет в ближнем Подмосковье, опоздал на важную стрелку из-за того, что все электрички передвинули на два часа. Я вошел в здание.

Кассы не работали. Залы ожидания пустовали. Я на­чал стучать во все двери. Наконец одна из них открылась. В кабинете сидел молодой парень в форме железнодо­рожника. Он оказался начальником вокзала и прояснил ситуацию: «Через границу ходит специальный поезд. Два раза в неделю. Следующий пойдет через три дня. Пока­жите ваш загранпаспорт. Ага, вижу… Вы можете оста­новиться в гостинице. Номер стоит 50 рублей в сутки». А доллар тогда стоил шесть рублей.

—А в зале ожидания можно переночевать?
—Не понял?
—Денег нет.
—Тогда пойдем ко мне.
—Наверное, билет надо купить на поезд?
—За час до отправления откроем кассы, все равно ты будешь единственным пассажиром…

Парень со своей молодой женой (начальницей дет­ской комнаты милиции) жил в деревянном доме на высо­ком берегу реки Туманная. Другая сторона реки — терри­тория КНДР (четырнадцать километров до залива Петра Великого). И река эта называется Туманган. Это как бы налево, а направо — Китай. На китайском берегу стоит довольно высокая башня, на башне — ресторан, слышно, как там играет музыка. Туда часто приезжают посидеть туристы, поглазеть на российскую территорию.

Молодожены тоже были уверены, что я журналист. В течение двух вечеров они расспрашивали меня о Мо­скве. И посчитали своим долгом рассказать мне все, что знают о корейцах. Граждане КНДР приезжают в Россию работать. В порту во Владивостоке, на стройках, лесо­заготовках. Семьдесят процентов своего заработка они отдают своему государству. И очень этому рады. Потому что на оставшиеся деньги накупают себе и родственни­кам одежду, продукты, сигареты, лекарства. Все, что на родине в дефиците. И везут огромными мешками домой. Какова дальнейшая судьба этих товаров, никто не знает. Ну, и браконьерством занимаются. Собирают женьшень и прочие лекарственные растения, срезают рожки у оле­нят. А когда корейцы едут в Россию, то в ожидании поезда (который ходит по четным числам) сидят на берегу реки Туманной у костров, ловят рыбу, купаются, стираются, а по ночам охотятся на бродячих собак. Причем просто так, по-тихому, зарезать собаку они не могут. Они тащат добычу в торговое представительство (оно тут же, у вок­зала, такой же типовой деревянный домик). А уж на суве­ренной территории забивают палками насмерть, и мясо отходит от костей, превращаясь в отбивную. И потом все это с водкой знаете, как идет? За милую душу! А мест­ные-то жители ропщут. Но сколько участковый не ходил разбираться, торговый представитель смотрит на него и делает вид, что не понимает, о чем идет речь. Это ос­новной прием северокорейских дипломатов. Кстати, ког­да я в первый раз зашел в представительство отметиться, что я приехал, оба сотрудника были пьяны настолько, что не в силах были говорить по-русски. На следующее утро они были свежи, подтянуты, в костюмах со значками. И тут же, при мне, отзвонили куда следует, сообщив, что официальная делегация прибыла.

В ожидании поезда я гулял по Хасану. Посетил узел связи и промтоварный магазин. Бродил по поселку, видел табличку «Музей океанологии» на жилом доме и столбик, обозначавший нулевой километр. В сопки были врыты долговременные защищенные огневые точ­ки, сохранившиеся со времен войны с Японией. На одной из сопок обнаружил кладбище. В одной из могил лежали два школьника. Трагически погибли в 1975 году. Вечером я поинтересовался, в ту ночь, в семьдесят пятом, что, са­мураи перешли границу? Нет, ребята катались на лодке и перевернулись, как раз под мостом, по которому я пе­реехал границу. Интересный мост. Две большие фермы — наши, три маленькие — уже корейские.

И вот настал исторический день. На станции стоял специальный поезд в три вагона, который проезжает всего два километра и сразу возвращается. Начальник вокзала говорил, что однажды пограничники вскрыли сиденья в одном из вагонов, в котором ехал высоко­поставленный чиновник. Вместо поролона сиденья были набиты пакетами с чистым героином. Это яко­бы одна из экономических программ КНДР. В стране производят наркотики, печатают фальшивые доллары и продают за границей. Тот чиновник повесился в КПЗ в первую же ночь.

Билет стоил дорого из-за невразумительной госпошли­ны «За экологию», пришлось отдать последние рубли. Со мной в вагон погрузилась группа арбайтеров с мешка­ми. На малой скорости поезд подошел к заставе. Волоки­та продолжалась около часа. Пограничники досматрива­ли багаж. Я смотрел в окно на подкрашенный фанерный щит, на котором был изображен боец со знаменем. Флаг был уже российский, а надпись все еще взывала к воину советской армии. Так же медленно поезд въехал на мост. Когда вагон прошел вторую ферму, сидевшие до этого со­вершенно спокойно корейцы вскочили с мест и начали обниматься.

Обратно

Через десять дней, полный впечатлений, вооружив­шись идеями чучхе, я проехал по необычному мосту в обратном направлении. Число было нечетное, поэтому пришлось еще разок переночевать в Хасане у старых зна­комых. Они подарили мне штук десять копченых окуней в дорогу, ими я всю следующую неделю и питался. На прощание они пожелали мне сделать хороший материал.

На электричке добрался до Уссурийска. Смело по­дошел к кассе. Достал удостоверение, предъявил. Баб­ка взяла удостоверение в руки. Долго рассматривала. Попросила подождать, закрыла кассу и ушла куда-то вовнутрь. Вместе с удостоверением.

Началась легкая измена. Как действовать? Подделка документа налицо. Мошенничество в крупном размере… Вспомнились ревизоры в Биробиджане. Скорее всего, уже поджидают. Может, пора сваливать? Уссурийск — го­родок микроскопический, просматривается насквозь. На трассу… Но трассы-то как бы нет! Поймает транспортная милиция… Остается тайга . Тигренок на подсолнухе, блин.

Короче, скрипя сердцем, стою у кассы. Приходит бабка, открывает дверцу, приглашает пройти с ней. Мы медленно идем по темным коридорам внутри здания, опускаемся на этаж, поднимаемся на два, снова темные коридоры. Ведут, как на допрос. Бабка внезапно распа­хивает какую-то дверь — и в глаза мне ударяет яркий свет. Я стою на пороге комнаты и первое, что я вижу — огромный поясной портрет Дзержинского. Комната за­полнена людьми в фуражках и погонах, все смотрят на меня. Глаза постепенно привыкают к свету, и становится понятно, что это всего лишь железнодорожники. Уверен­ность возвращается ко мне. Начинаем выяснять:

— Извините, Дмитрий Александрович, мы звонили в Хабаровск, там проверили списки помощников депута­тов по нашему округу. Вас в этих списках нет.
—А зачем проверять, у меня есть удостоверение. В чем дело-то?
—Понимаете, ситуация нештатная, впервые с этим стал­киваемся. Вот, собрали всех на экстренное совещание.

Говорит пожилой такой, седой мужчина. Все осталь­ные кивают, как в КВНе. Перехожу в наступление:

—К сожалению, я не имею возможности сообщить вам о цели и результатах своей поездки. Предлагаю вам по­звонить в Москву (это я, конечно, загнул).
—Но вас же нет в списках.
—Не знаю, какие у них там списки. Наверное, по одно­мандатным округам, а мой депутат — от фракции.
—Какой фракции?
—КПРФ!
—Это хорошо. Тогда все понятно.

Продолжаю гнуть линию:

—Билетик попрошу…
—Знаете, тут заминка получается. Мы еще не подклю­чены к системе «Экспресс», поэтому предлагаем вам ку­пить билет за свои деньги. А Дума вам его по приезде оплатит. Мы вам справочку выпишем…
—Простите, я не понимаю, зачем тогда все эти про­верки?
—Порядок быть должен!

Вспомнил я Москву, кассы дальнего следования на Белорусском вокзале, кассиршу, измученную ожида­нием летнего отпуска. Она ведь предупреждала. Ну и что? Ясно, что бесплатно они ничего бы не дали, тем более, билет за двести с лишним долларов. Пришлось распечатывать НЗ — пакет с дойчмарками, вшитый в дно рюкзака.

Поменять дойчмарки в Уссурийске оказалось прак­тически невозможно. Во всех немногочисленных обменниках признают только доллары и йены. В одном из пунктов марками заинтересовался охранник. Он долго звонил кому-то, выяснял курс. В результате объявил, что курс никто не знает, и что друзья отговорили его от по­купки: может быть подделка, а как проверишь? Может, конечно, купить, но по дешевке. В следующем году его тесть поедет в Ростов, там и потратит…

Я успел объехать весь город, пока одна, с виду интел­лигентная, женщина (возможно, потомок политкатор­жан), не посоветовала мне поехать в какой-то совсем новый банк, на самой дальней окраине, даже уже где-то чуть ли не за городом. Я вышел из троллейбуса на ко­нечной, прошел пару километров. Здание банка стояло прямо на болоте. Современная такая постройка, тони­рованное стекло и бетон, только очень маленькое. Я во­шел вовнутрь. Ничего не работало. Охранника не было. Только какая-то девушка с косами мыла полы. Я изложил суть дела. Она достала из халата ключи, отперла обмен­ный пункт и пересчитала мои марки на рубли, причем по вполне нормальному курсу.

Денег хватало только до Екатеринбурга. И билет мне продали какой-то геморройный. Мало того, что плац­карт, этот вагон еще и номер в какой-то момент меняет, когда его к другому поезду подцепляют, важно не перепу­тать, примерно так мне объяснили.

На этот раз все было совсем наоборот. Народу полно, шум, зевать некогда. Много остановок. «Мирных жите­лей» в вагоне процентов двадцать. Это местные, едут недалеко, поэтому меняются каждый день. Остальные пассажиры — зэки после отсидки пополам с дембелями. Эти возвращаются домой, в центральную Россию. Ну, и бухают, конечно. Периодически возникают конфликты. Про сервис сказать нечего — его нет. Элементарный кипя­ток для китайской лапши можно ждать целый день. И не дождаться.

Помню, как сижу на боковушке, смотрю по сторонам. Напротив сидит огромный уголовник «с чистой сове­стью» и смотрит на меня. На руке наколка: «ВОЛК». Двое суток просто сидел, на третьи начались «понятия». Очень утомительно. Сообщил, что дома его уже ждут «кореш­ки», готовят встречу, потому что после освобождения каждый уважающий себя вор должен как следует «куражнуться». Лишних вопросов я задавать не стал. Общий смысл был ясен: «Волю Обожает Любой Колонист»…

Дембеля тоже были разные. Один стройбатовец с виду был полным олигофреном. Даже его форма выглядела, как после уборки бурака. (Это мне двоюродный брат рассказывал, как они в армии убирали морковь: снача­ла соберут пару мешков, обменяют местным на самогон. Найдут овощ потолще, середину вырежут, и пьют из него, им же и закусывая. Ну и лазают потом по всему полю.) Когда бедолагу пригласили выпить десантники с аксель­бантами, он первым делом с гордостью сообщил, что в роте его звали Крысой! Мы с Волком сидели в том же отсеке и наблюдали за развитием событий. Уже ночью Крыса умудрился стащить что-то у другого дембеля то ли пачку сигарет, то ли еще что. Короче, его потом в там­буре как следует побили, причем уголовник был тут как тут, стоял на шухере и давал советы. А потом мне все это в качестве примера расписывал, типа плохо, если чело­век становится крысой, вот что с ним потом бывает. Все это слегка напоминало разговоры в ПТУ.

Рыбу копченую я уже видеть не мог на третий день. Я менял ее на хлеб и вареные яйца, жареную курицу и огурцы. Третьего мая я проговорился, что у меня день рождения. Пришлось бухать с десантурой. Один сержант все время сетовал, что поезд проезжает его городок, а остановка через пятьдесят километров, на более круп­ной станции. Нужно возвращаться автобусом. Я решил дать ему краеведческий совет:

—А ты, когда поезд будет проходить твою платформу, спрыгни. Щас пойдем, договоримся с проводницей, она дверь откроет. А?
—Не, ты что, она не согласится.
—Уверен, согласится.
— Не, я не готов.
—Брось, ты же десантник, сколько у тебя прыжков?
—Два учебных. И то, когда первый раз прыгнул, чуть в тапочки не нассал…
—Ну, разливай тогда…

Однажды утром всех разбудили, выгнали из вагона. Пришлось пойти в кассу, перебить билет. Потом сесть в тот же вагон, но уже с другим номером…

Так, худо-бедно, докатились до Свердловска. Рюкзак поехал дальше в купе проводников, а я сошел. В кассы с удостоверением решил не соваться, устал от железной дороги. Захотелось проветриться. И до дома уже сравни­тельно недалеко — всего пара тысяч километров. Через Пермь и Ижевск решил не ехать — хватит с меня уголов­ников. Выбрал трассу M5: Екатеринбург — Челябинск — Уфа — Самара — Пенза — Рязань — Москва. Отправил те­леграмму, чтоб встретили рюкзак. Прокатился на первом поезде метро. Погулял вокруг недостроенной телебашни, с которой самоубийцы спрыгивают. И вышел на трассу.

Первым меня подобрал «Москвич» небесно-голубого цвета. В нем отставной офицер ехал к себе на дачку. Рас­спросил меня — куда, откуда. Когда услышал про Пхеньян, диагностировал: «Журналист, значит». Я не стал спорить. Ведь в автостопе что главное — ехать, и как можно бы­стрее. Поэтому не надо перечить водителю. Пусть при­думывает себе что хочет. Денег не берет — и нормально. Наоборот, когда я выходил из машины, он протянул мне сложенную синеватую купюру: «Вот, возьми на хлебу­шек». Пятерка, определил я, взял, поблагодарил. Потом развернул, оказалось, полтинник.

Следующим был хлебный фургон. На прощанье води­тель выдал мне буханку еще горячего хлеба. После столь удачного начала, когда я проезжал мимо Челябинска, у меня мелькнула мысль свернуть в Казахстан, на Кустанай. В этом городе тогда жил мой приятель, пламенный революционер товарищ Василий. Не могу не процитиро­вать его текст в «Траве и воле». Начинается так: «В конце 1980-х, когда я был юн и свеж, я от мира требовал чудес. А мир чудес не предъявлял, хотя делал вид, что они у него есть. Тогда я пошел и окрестился в нашей кустанайской церкви…» Далее описаны крайне отвязные похождения иподьяконовской тусовки, состоящей из панков, быт священников-педофилов, смертные грехи и веселые при­народные безобразия. Заканчивается этот хит словами: «А я давным-давно уже не требую от мира чудес, а устраиваю их сам, если могу». Очень хотелось его уви­деть. Кстати, он знал толк не только в чучхе и маоизме, но и во многих идеологических вопросах, касающихся национально-освободительной борьбы в странах «треть­его мира». Он печатал на ксероксе агитсамиздат карман­ного формата А6, оформленный картинками из издания свидетелей Иеговы «Сторожевая башня». В общем, нор­мальный парень. Я уже хотел было сойти на кустанайском повороте, но что-то меня остановило. С Василием я встретился через день в Самаре!

Опустим поездку на дальнобоях через Урал, мимо стол­ба «Европа — Азия». Потоп во время дождя в Уфе, бес­платные трамваи там же и прекрасный вокзал с душем и игровыми автоматами «Морской бой». Как меня сняли с трассы менты, потому что кто-то взорвал газопровод в Осетии, и мне пришлось просидеть полдня в обезьяннике. Я сошел с трассы и заехал в Самару. Там жила моя зна­комая по экологическому лагерю в Волгодонске. Мы тог­да возвращались вместе стопом в Москву, и, помню, она везла с собой котенка. Он расцарапал ей всю грудь, как лисенок спартанскому курсанту. Я подумал, что неплохо было бы потусовать денек в ее обществе.

К сожалению, у меня не было координат Насти. Я знал только, что она изучает английский на втором курсе местного Университета. Нашел универ, заглянул на фил­фак. Из расписания нельзя было ничего понять, поэтому пришлось ломиться в деканат. В деканате я увидел жу­ющую секретаршу в майке «NIKE’S». На вид она была моложе меня и играла на компьютере в тетрис. Сначала она не обратила на меня никакого внимания. Пришлось долго кашлять, прежде чем она нажала «паузу»:

—Что?
—Здравствуйте, я в Самаре проездом. Мне нужно по­видать студентку второго курса Хижняк Анастасию.
—В коридоре расписание.
—Но ее нет на лекции. Возможно, она болеет.
—А я чего вам, доктор?
—Пожалуйста, подскажите мне ее телефон…
—Ну, молодой человек, чего захотели. Мы такую ин­формацию не выдаем.
—Жаль, но в таком случае, вы не могли бы мне точно сказать, в какой она группе? Вдруг я не там искал, и она на самом деле здорова?

Телке очень не хотелось копаться в картотеке. Един­ственным ее желанием было продолжить игру. Но я не уходил:

—А вот представьте себя на моем месте.
—Как-нибудь в другой раз, хорошо?
—А вдруг она вообще отчислена!
—Нет, этого не может быть, я помню эту девочку… Да-да-да… Сейчас проверим… Вот ее карточка. Группа 1502-а. Узнаете?

На фотографию я даже не взглянул. Я с бешеной ско­ростью сканировал карточку. Телефон? Телефона нет! Адрес? Вот адрес, запоминаю…

Настя была дома. Накормила меня ужином, нали­ла отцовского спирта. Потом вышли на балкон, дунули. И вдруг она сказала:

—Дима, а помнишь Василия? Он здесь сейчас, в Сама­ре отвисает. Я его вписала в бабушкином доме на берегу Волги.

Весь вечер мы с Василием лазили по каким-то прича­лам, пили «Анапу». Пробухали мои 50 рублей. Искупа­лись. Ночевали в избе, метали мой раскладной нож в печ­ку, пока не сломался. Нормально пообщались, короче. На следующее утро я снова вышел на трассу.

За световой день я прошел по трассе 767 км. Мертвый час застал меня на посту ГАИ. Под фонарем стоял инспек­тор с автоматом, у которого был сдвоенный рожок. На всякий случай я зашел за пост и занял позицию для голо­сования метров через пятьдесят, в полной темноте.

Никто не хотел меня брать. Я подошел к автовозу с но­венькими «девятками». Сказали, что хотели бы взять, да не имеют права. Могли бы в «девятку» на втором яру­се меня посадить, но все ключи от машин у менеджера, который едет поездом. «И не исключено, что в СВ», — пришло мне в голову…

Часа в три ночи пошел дождь, и менты стали тормо­зить всех подряд. Одна иномарка летела так, что окон­чание ее тормозного пути пришлось как раз на то место, где стоял я. Выглянул водитель:

—Я что-то не понял, меня остановили или как?

А я был уже в глубоком полусне и ответил:

—Это я вас остановил!
—А зачем?
— Возьмите меня на сколько-нибудь в сторону Мо­сквы…
— Нет, парень, не могу. В машине теща…

Только он отъехал, как подбежал гаишник с автома­том. «Ты его отпустил? Что, умный? А ну вали с поста, тут ночью запрещено находиться! Чтоб я больше тебя не ви­дел!» — Остальное уже в рацию, это началась операция по перехвату машины с тещей.

А я зашел в вагончик у обочины, оборудованный под кафе. Выпил чаю. И услышал от продавщицы ценную информацию: «В трех километрах севернее трассы на­ходится станция Шилово. В четыре утра из Шилово идет электричка на Рязань. В Рязани нужно сразу пересесть на московскую электричку и в полдесятого окажешься в Москве».

Так я и сделал. Поспал хоть нормально. Перебежал в московскую электричку, растянулся на деревянной ска­мейке — и снится мне, что стою я на трибуне для иностран­ных гостей на главной площади Пхеньяна. Военный парад, посвященный Дню Солнца, уже начался. С грохотом едут катюши и танки, летят самолеты, а иностранные гости все набиваются на трибуну, теснят меня, толкают, весь вид за­гораживают. И вдруг один седой орденоносец палочкой тычет в меня и говорит строго: «Ишь, разлегся-то, даже в День Победы не подумал старику место уступить!» От­крываю глаза, вагон битком, а я лежу себе спокойно, вещ­мешок под головой, всю скамейку занимаю. А электричка уже к Ярославскому вокзалу подходит. Встал, потянулся. И отправился на оппозиционный митинг, посвященный 9 мая, своих искать, панков под корейским флагом.

 Презентация второго издания альманаха «Образ жизни» состоится в четверг 3 апреля в книжном магазине «Фаланстер». Книга уже поступила в продажу. В том числе, в электронном виде.

Вконтакте Twitter