Aрнольд де Бур (The Ex): «Мы не любим, когда нас называют анархопанками»

В Россию едут неутомимые экспериментальщики и панк-авангардисты The Ex из Нидерландов. За свою более чем 30-летнюю историю они проделали путь от политизированного панк-рока до этноджаза, обосновавшись где-то посередине. Sadwave поговорили с вокалистом The Ex Арнольдом де Буром.

Текст и интервью: Максим Подпольщик

Прага, лето 2010 года, клуб «Акрополис». Скорее окраина, чем центр.

— Скажите, The Ex еще не начали? – спрашиваю у классического Швейка, стоящего на охране. — Нее, — весело протягивает он, отхлебнув пива из пластикового стакана. – Давай сто крон. Триста рублей – через год, когда The Ex приедут в Москву впервые с 1990 года, билеты на их концерт будут стоить столько, что нам придется прикинуться журналистами, чтобы пробраться внутрь. Простите, ребята.

Подвальный зал «Акрополиса» полон, но стоячие места еще есть. Простите, извините – проходим к сцене, лавируя между плюшевыми от жары и пива чехами. Не зря мы, выходит, сначала бежали бегом, потом ехали на трех трамваях, а потом снова бежали. На сцене дожимает последние ноты эфиопская группа The Ililta Band, с которой The Ex тогда турили по Европе. Что, да, не слышу, два, пожалуйста – не успеваем пригубить из казавшегося сахарным пластика, как легендарные нидерландцы появляются на сцене. Без долгих пауз, затянутых настроек и перекрикиваний со звукачом. Просто взяли и вышли.

Обычные такие дяди в застиранных футболках. Оглядываюсь и понимаю, что в зале нет не то что людей младше меня, а даже ровесников. Тогда это почему-то расстроило. Рядом на седых ногах пружинили хипповатого вида дедушки, которые, казалось, могли помнить еще Пражскую весну и советские танки. За ними сложа руки выстроилась колонна насупившихся очкариков в черных футболках Class War. Все взрослее, чем пытались казаться. Компания что надо.

И тут дядьки на сцене взяли и вжарили. Без лишних слов, поз и шумовых эффектов. Бам! Машина The Ex завелась с пол-оборота. В тот раз в составе The Ex не было ни одного лишнего инструмента, только голое гибкое тело без намеков на жир. Руки-гитары, ноги-барабаны и голосящая голова Арнольда де Бура. Он пришел в группу относительно недавно, сменив одного из основателей The Ex Г.В. Сока, который отстоял у этого безумного станка без малого тридцать лет.

Грубые, четкие мелодии без какой-либо эквилибристики. Отточенные, как удары лесоруба, гитарные хуки; вырывающиеся из рук визгливые соло. Сильная и простая музыка. Примитивные и резкие движения – вверх-вниз. Так двигались все – и музыканты, и грозившие рассыпаться дедушки, и мы. Не двигались только ребята в футболках Class War. Они так и простояли весь концерт, не шелохнувшись. Надеюсь, им хватило смелости потанцевать хотя бы бровями.

Вдруг бам! и все остановилось так же резко, как началось. Группе на несколько секунд выключили электричество. Одиннадцать вечера и что хочешь, то и делай. Совсем как дома. К пока еще работающему микрофону выходит барабанщица The Ex Катарина. Она начинает извиняться перед – нет, не залом, не публикой, а нами, за прерванное выступление. Она говорит нам, что The Ex очень хотели бы сыграть еще, но правила клуба не позволяют. Тут ей по-хамски выключают микрофон. Катарина продолжает говорить без микрофона. Остальные музыканты стоят в смятении.

По их лицам видно, что они не хотят ни с кем портить отношений, но очень хотят похулиганить. Гитарист Терри, единственный участник оригинального состава The Ex, улыбается и что-то шепчет на ухо Энди Муру – экс-участнику шотландской группы Dog Faced Hermans, присоединившемуся к The Ex в начале 1990-х. Тот настроен куда более сурово. Наконец, мотнув головой, Энди разводит руками, прощаясь с нами.

Через год в Москве The Ex выступили так, словно вспомнили тот случай в Праге и решили реабилитироваться. Они выходили на бис три раза. Часть нас уже успела убежать на метро, оставшиеся потные мы готовы были рухнуть и заночевать прямо на дощатом полу клуба, а The Ex все играли и играли.

— Единственное, чего мы боимся – это остановиться. Мы стараемся постоянно развиваться, — говорили нам Терри и Катарина, когда мы брали у них интервью за час до концерта. К сожалению, тогда мы не нашли, куда его пристроить, и запись этого разговора пропала. Поэтому опубликованная ниже беседа с вокалистом The Ex Арнольдом де Буром – это теперь уже наша попытка реабилитироваться перед Катариной, Терри и теми из нас, кто ждал того материала.

Арнольд де Бур

— The Ex постоянно экспериментируют – то с европейскими джазистами, то с африканскими музыкантами. Можете предположить, каким будет ваш следующий шаг?

—  Мы не только вступаем с кем-то в коллаборации, мы активно работаем вчетвером, в нашем основном составе. Мы продолжаем сочинять песни и уже начали писать новый альбом. Наши совместные проекты с кем-то происходят, когда мы встречаем нужных людей, начинаем с ними дружить. У нас нет пятилетнего плана на будущее, мы не знаем, что случится завтра. Иногда нас самих удивляет то, что с нами происходит.

— Иными словами, вы не ходите и не думаете, что бы такого нового изобрести в звуке?

— Нет, о таких вещах рассуждать сложно. Дать нашему звучанию определение – это уже весьма не простая задача, а уж загадывать наперед…В последнее время, как вы можете заметить, мы вдохновляемся джазовыми музыкантами. Но вообще мы слушаем кучу разной музыки, это часть нашей жизни. На данный момент, лучший документ наших музыкальных находок – это последний альбом The Ex.

— Хорошо, можете сказать, чего бы The Ex никогда не сделали, даже если бы вас очень попросили?

— В музыкальном плане? Мы точно не будем записывать индустриально-готический альбом (смеется). А так, мы работаем над таким количеством проектов, что на мысли о том, чего бы мы не стали делать, у нас просто не остается времени. У нас в головах элементарно нет для этого места.

— Как к заслуженной независимой группе к The Ex прочно прилепился ярлык «анархопанк». Вы играли в значительном количестве стран, властей которых трудно назвать либеральными. Вам никогда не хотелось высказаться или как-то отреагировать на текущее положение дел в том месте, где приходилось выступать?

— Нам не нравится ярлык «анархопанк». Мы стараемся его не употреблять и просим об этом наших слушателей. Он сбивает людей с толку. Слыша это слово, они начинают думать, что мы играем краст-панк или нечто подобное, хотя это не имеет ничего общего с реальностью. Если бы людям в Эфиопии преподнесли нас как анархопанк, они бы остались в недоумении – что это за музыка такая? На что она похожа? Мы выражаем свою позицию тем, как ведем дела группы. У нас нет менеджмента, нет спонсоров, нет собственных юристов, ничего такого. Это наши корни, можно назвать это как угодно – политическим выбором, экономическим, но такую позицию мы транслируем своими действиями и своей музыкой. Мы стараемся держаться в стороне от любых властей. Кстати, отчасти из-за этого мы до сих пор не были в Японии – самим туда ехать очень дорого, а связываться с какими-либо спонсорами и прочим нам не хочется. Если так получится, что какая-либо из наших песен будет восприниматься как нарушение неких общественных табу в стране, где мы будем ее играть, конечно, я свяжу ее с конкретными обстоятельствами. Но если в Эфиопии к примеру, время от времени происходят стычки, то мне, будучи всего лишь гостем в этой стране, сложно высказаться по этому поводу. Я не в курсе конфликта. Поэтому мы стараемся достучаться до людей, невзирая ни на какие границы и государства.

— Что вас больше всего впечатлило в Африке?

—  Наверное, опыт работы с Гетатчу Мекурия. Это гениальный 70-летний саксофонист, который почти не говорит по-английски. Он знает всего 10 английских слов и хорошо с ними обращается, но нам все равно было непросто, ведь мы играли его песни, народные мелодии, знакомые ему с детства. Они были для нас совершенно не изведанной территорией, приходилось разбирать все с нуля, учиться их понимать. И единственным человеком, кто мог научить нас этому, был не говоривший по-английски Гетатчу Мекурия! То, как он с нами общался, исправлял наши ошибки, это была фантастика. Я никогда не ходил в музыкальную школу, но даже будь у меня соответствующее образование,  едва ли я смог бы научиться большему, чем за время работы с ним. Еще меня поразило отличие африканских концертов от европейских. На наш концерт в Эфиопии пришли люди всех возрастов – от детей до стариков. Большинство концертов там проходят не вечером, а в послеобеденное время, так что малыши составляют чуть ли не наиболее многочисленную часть аудитории. Все танцуют, веселятся, в амстердамских сквотах я давно такого не видел. Мне кажется, стандартный образ европейца в глазах африканцев – это человек в деловом костюме и с кейсом, который приехал в их страну решать какие-то свои бизнес-дела. А тут приехали мы, достали гитары с барабанами и начали шуметь. Для них это было приятным шоком.

— Помимо Эфиопии вы играли в Бразилии и Египте. Удалось ли там найти кого-нибудь интересного для совместной работы?

 — В Бразилии мы играли на фестивале, организованном нидерландской джазовой группой ICP (Instant Сomposers Pool). Там выступало много импровизационных музыкантов из Европы, было очень весело, но бразильцы в этом празднике не участвовали. Правда, я встретил там одного местного парня, и он подарил мне свой диск, который меня очень впечатлил. Жаль, что он не выступал. В Египте мы играли на фестивале D-Caf, где встретили Mutamassik. Это девушка-диджей, она наполовину египтянка и делает музыку в духе DJ/rupture. Мы виделись и раньше, она замечательная. Проблема в том, что для коллаборации с кем-то нужно время, например, с музыкантами из Brass Unbound мы решили отправиться в студию только через два года совместной работы. То же самое было с Гетатчу Мекурия, мы долго оттачивали наши песни перед тем, как преступить к записи. Совместные проекты не делаются за неделю, все хорошее происходит медленно.

Выступление The Ex и участников Brass Unbound Мэтса Густаффсона и Паала Нильсен-Лава в одной из эфиопских школ (февраль 2011 года)

— Гетатчу Мекурия — не единственный африканский музыкант, с которым вы работали. Недавно вы были в туре с Кингом Аишобой из Ганы. Как вы нашли его?

—  Музыку Кинга Аишобы я услышал в 2008 году во время путешествия по Гане. Местные музыканты делали концерт в старой церкви и предложили мне на нем выступить. Как-то раз я включил радио и услышал песни Кинга Аишобы, который играл на колого, национальном африканском инструменте. У себя на родине он настоящая звезда. Я подумал: «Ничего себе!» и тут же купил всего его кассеты. Вернувшись домой, я долго и с удовольствием их слушал. В какой-то момент друзья из Ганы написали мне с просьбой помочь им оборудовать студию. Я согласился, и они выделили мне бюджет, чтобы я купил в Европе аппаратуру и привез к ним. У нас это можно сделать гораздо дешевле, чем в Африке. Секондхэнд и все такое. Я приехал, помог им все настроить, мы начали записываться, играть концерты, и я решил, что должен найти этого Кинга Айошибу и привезти его в Европу. Это оказалось проще, чем я думал. В прошлом году он приехал к нам, и мы дали восемь совместных концертов. Часть программы каждый из нас отыграл сольно, несколько песен мы исполнили вдвоем. В отличие от Гетатчу Мекурия Кинг Айошиба прекрасно говорит по-английски, и у нас получилось написать несколько совместных песен. Работая с Гетатчу, мы все-таки исполняли его материал, он был главным.  А тут имело место совместное творчество.

Небольшой сюжет о студии «Next To Joop» в Гане, построенной при участии вокалиста The Ex

— Об экспериментах со звуком мы поговорили, а как насчет экспериментов с языком? К примеру, у Zea есть песня на фризском языке, в то время как The Ex, в основном, поют на английском…

— Да, все верно. Фризский – это мой родной язык, на нем говорят на севере Нидерландов. Я до сих пор общаюсь на нем со своими родителями, братом и сестрой. На нашем последнем альбоме, кстати, тоже есть песня на фризском – «Theme From Konono No.2». Так что нидерландский, как ни странно не основной мой язык. С  английским же все просто — мы используем его для того, чтобы иметь возможность общаться с максимальным количеством людей. Я считаю его своим вторым языком, нас ему учат с самого детства. Большинство мультфильмов, которые я смотрел, когда был маленьким, были на английском. Кроме того, английский — это основной язык общения внутри The Ex, так как наш гитарист Энди британец.

Zea — Ik Kin Der Net By. Музыка и видео: Арнольд де Бур

— На сайте Zea написано, что тем, кто хочет прочесть тексты ваших песен, нужно написать вам имейл. Подобный эксперимент провернула финская хардкор-группа Forca Macabra в конце 1990-х. Они напечатали 5 тысяч копий своего альбома, сделав всего пару сотен буклетов с названиями песен и текстами. Их можно было получить, только написав группе. В итоге они рассылали эти буклеты чуть ли не восемь лет, придя к выводу, что никому, по большому счету, нет дела, о чем они поют…

— Мне тоже пишут нечасто, примерно раз в три месяца. Правда, некоторые имейлы стоят десятка – люди шлют очень трогательные письма, а некоторые даже звонят мне, расспрашивая о текстах Zea. Этот эксперимент я проводил со своими ранними записями, ко всем последним альбомам Zea и The Ex прилагаются тексты. Нужны ли они кому-то? Это очень хорошо видно на концертах. Мы выступали в Германии, США, Нидерландах, и везде я видел людей, которые нам подпевали. Так что я не столь пессимистичен по этому поводу.

— Музыка Zea в определенном смысле несколько более разнообразна, чем материал The Ex. К примеру, я не помню, чтобы последние когда-либо экспериментировали с  электроникой. Вы не чувствуете некую скованность, работая в коллективе?

—  Хороший вопрос. В Zea я все делаю сам, ни в чем себя не ограничиваю. Сэмплы, электроника, какие-то басовые партии – все это я с удовольствием использую. Когда The Ex пригласили меня присоединиться к ним четыре с половиной года назад, это открыло мне двери в абсолютно новый мир. Я никогда прежде не делал музыку с людьми, у которых тоже миллион всяких идей. В The Ex мы все работаем сообща, это касается и музыки, и текстов. Один из нас приносит новую идею, и мы все начинаем над ней работать, влияя друг на друга. В The Ex я многому научился. Например, ранее в рамках Zea я никогда не импровизировал, а в The Ex некоторые фрагменты песен абсолютно «свободны». Это дало мне существенный толчок в развитии. Я мог бы использовать электронику и в The Ex, но этот проект и так кажется мне достаточно экспериментальным, я не испытываю недостатка в новых идеях.

—  У Zea есть кавер на Ramones и песня Bourgeois Blues, написанная под влиянием The Fall. Панк-рок в каких-либо проявлениях интересен вам сегодня?

— The Fall всегда были мне интересны, не знаю, правда, можно ли назвать их панком. Марк Э. Смит создал собственную вселенную, его новый альбом прекрасен. А в песне Ramones я изменил оригинальный текст, привязав его к сегодняшним реалиям. Трек «I wanna be deleted» о людях, которые потерялись среди бесконечных файлов и хотят поскорее исчезнуть. Недавно в Нидерландах прошла большая выставка, посвященная сквотам и всему, что с ними связано. Все это напоминало музей и казалось мне мертвым. Конечно, люди до сих пор могут этим вдохновляться, я понимаю, но сегодня панк-рок кажется мне набором скучных правил. В 1977 году я был слишком мал, чтобы им интересоваться, но мои старшие товарищи по группе рассказывали, что это было фантастическое время, подарившее им свободу создать прекрасную музыку. Сегодняшний панк кажется мне догматичным и несвободным. Именно поэтому The Ex не интересно играть на панк-фестивалях. Рано или поздно кто-нибудь из их посетителей наверняка скажет тебе, что ты выглядишь или звучишь неправильно. Такие люди застряли в эпохе, которая ушла 30 лет назад. Дух панка жил во фри-джазе, раннем рок-н-ролле, его носителями были хиппи и битники. Это дух свободы. Наверняка он существует и сегодня, но, возможно, уже не называется панком. Как бы то ни было, мы всегда стараемся находить людей, которым он близок.

The Ex выступят 13 сентября на фестивале «Этномеханика» в Петербурге и 14 сентября в московском Парке Горького на фестивале «Дни Голландии в России».

Sadwave благодарит Аню Гаврилову за помощь при подготовке материала

Вконтакте Twitter