Брейс Белден и Вся Мировая Скорбь еврейского народа

Брейс Белден — один из немногих панков, который вместо того, чтобы смотреть на СЕлина (поверьте, в Штатах своих телементов хоть отбавляй) читал СелИна и оущущает сопутствующий этому ужас бытия. Нытье, скажете вы? Идите нахер, скажем мы.

Текст: Брейс Белден
Перевод: Максим Подпольщик

Скривившись от приступов рвоты, открыв глаза шире, чем когда-либо, белые орбиты с расширяющимися черно-жёлтыми точками, пульс то частый, то нормальный, в глазах одна красно-черная ярость и потолок, на котором явственно проступает старая дьявольская еврейская рожа с длинным носом как у меня, оно хмурится, а изо рта у него льется моча, она заливает мне лицо и все вокруг. Я насквозь пропитан жарким потом, такое ощущение, что кто-то устроил в этой комнате ебаную паровую баню, каждая пора истекает раскаленными слезами, тело плачет в попытках отречься от своего хозяина. Голова расплющена отбойным молотком, обветренные губы что-то бормочут; прыщи, гной и уродливые шрамы.

Я просыпаюсь и выхожу, успев принять душ и завязать шнурки, в безвременье мои ноги ступают по асфальту так громко, что люди оборачиваются, их члены уже начали набухать, но они быстро поняли, что это просто какой-то пидор в кедах, после чего они возвращаются к покраске стены, вверх-вниз, вперед-назад, постепенно съеживаясь в монотонном повторении.

Иногда я выхожу, что купить наркотиков, иногда – чтобы найти работу, иногда я выхожу просто, чтобы идти. Но всегда, скорее рано, чем поздно, я оказываюсь у себя в комнате. Боже, кажется, я упоминаю это место в каждой колонке. Как бы то ни было, я провожу здесь много времени, и это начинает меня доставать, хотя, возможно, все дело в наркоте. Но нет, это не так, и я точно это знаю, дело не во мне и не в веществах, которые я принимаю, дело в них и в вас. Знаете, почему я сижу здесь? Почему я не могу выйти, почему не хожу в школу и на свидания, не бегаю по утрам и не занимаюсь всякими обычными вещами, предназначенными для так называемых нормальных людей?

Потому что все эти вещи находятся снаружи, вне моей комнаты, они собраны в единый правильный, чистый и безгрешный ком. За дверями моей комнаты находятся ужасные мужчины с настолько развитыми психозами, что доктора будут возиться в лабораториях веками, прежде чем смогут назвать их все; еще там есть женщины, которых унижали и унижают так сильно, что тысячи глаз будут плакать миллион лет, но все равно не смогут выработать столько соленых слез, чтобы возместить хотя бы одну секунду того ужаса, который эти женщины ежедневно испытывают сами и причиняют другим. Вне моей комнаты творится безумие, и я ненавижу его, и я боюсь его, и я запер дверь и окна, и я сижу здесь в темноте и дрожу.

Но иногда снаружи светит солнце, и ходят девчонки в платьях, и бегают собаки, но сейчас там идёт дождь, и даже если бы его не было, там все равно останутся насильники и извращенцы, и убийцы и, черт, что гораздо хуже – Aйпэды и Букридеры (теперь всегда с больших букв) и черные в автобусах, и белые на улицах, и те, и другие, достают меня в самом худшем смысле этого слова. Большую часть времени я размышляю над тем, что все в этом мире безумны, вы когда-нибудь шли по улице, просто думая об этом? Это ужасно – идти по улице, может, за сигаретами или упаковкой пива и врезаться в незнакомого человека с выпученными глазами, который вдруг остановился как вкопанный, уставившись в Букридер. Какой чертов сукин сын будет покупать Букридер? Нужно быть ебанутым наглухо извращенцем, чтобы купить Букридер. Настоящим дебилом. Книжка на экране, вы можете в это поверить? Однажды мир потонет в огне, всё сгорит и расплавится, всё — кроме ебучих Букридеров.

Вы не верите, что этот мир ужасен? Думаете, я параноик и драматизирую ситуацию, которая, по большому счету, ничуть не изменилась с момента моего рождения? Выгляните в окно своего долбаного дома в Таузанд Оукс, Калифорния – вы видите обочину? Обочины – самые печальные вещи на свете, если взглянуть на них правильно, а через некоторое время, вам не останется ничего другого, как взглянуть на них правильно, хотя «правильно» — это немного не то слово. Ладно, тогда сформулирую проще – взгляните на своих родителей. Жирные свиньи, в большинстве своем. Разведенные или мертвые, по-разному нелюбимые и потерянные, тонущие и умирающие. Посмотрите на мать, подумайте о тех временах, когда вы были у нее в животе, подумайте о тех временах, когда вы вылезали из нее, подумайте о тех временах, когда сосали ее грудь, подумайте о тех временах, когда она затискивала вас до смерти. Посмотрите на отца, на его обмякший член в штанах цвета хаки, если он там вообще есть, не важно, как бы то ни было, вы хотите, чтобы он умер так же сильно, как он сам этого хочет.

Взгляните на эту немую сцену, на это несчастье, творящееся в тысячах миллионов квартир и домов, которыми усыпан этот перенаселенный и раскаленный мир, как после всего этого вы еще можете во что-то верить? Реальность – прямо у вас перед носом, она смотрит Фуд Нетворк в исподнем (Это звучит безумно, но уверяю вас, я абсолютно, на сто процентов, нормален и полностью контролирую свои мысли и чувства). Хотя у вас есть факты, и глаза, и уши, и носы, и руки, чтобы ими трогать, и, возможно, по HDTV еще можно найти что-то стоящее. Фуд Нетворк. Фуд Нетворк существует, а Бог – нет. Худший, и, фактически, единственный грех – это самообман, вера во что угодно, но только не в то, что происходит прямо у вас под носом. То, что происходит здесь и сейчас может быть и, возможно, есть пугающе и ужасно и нисколько не приятно, но оно все равно здесь, и рано или поздно вам придется это признать. Как вы можете верить в Бога? С тем же успехом вы можете верить в карты таро, благодаря их за все хорошее, что они для вас сделали). Будете хорошими – и попадете в рай, будете плохими – и попадете в ад. Я ни то, ни другое. Я собираюсь проживать этот день снова и снова, и снова, и снова до тех пор, пока в тридцать восемь, наконец, не откушу себе конец. Приставайте к братьям своим, лапайте сестер своих, если Христос придет снова, что он скажет о группе WAVVES?

Этого, блядь, никто не знает, потому что о WAVVES все равно уже все забыли. Давайте представим, что Христос вернулся, святой, чистый и Белый, и хочет немного поболтать со мной, что не так уж неправдоподобно, если верить во всю эту библейскую хрень. Скажем, он опустится сверху на диван в моей гостиной или, знаете, не так, он присядет на край моей кровати, пока я, заплаканный и скрюченный, буду лежать под одеялом, и он еле заметно приоткроет свой похожий на щель рот, спрятанный в бороде (боже, как же я ненавижу бороды), и скажет своим спокойным святым голосом: «Твои дела не так уж и плохи, Брейс». А я пожму плечами и скажу, что, возможно, он и прав.

Я не подыхаю от какой-нибудь неизвестной болезни, и не продаю свою сестру в рабство, и не работаю на углу Южного Ван Несса и Шестнадцатой, чтобы прокормить пятнадцать детей. Но я скажу ему правду, я скажу, что я живу в Сан-Франциско, Калифорния и сейчас 2010 год, и они уже здесь, среди нас, и носят фетровые шляпы. Сейчас 2010-й и они смотрят видео на ютюбе, где Девендра Бендхарт плывет на лодке, играя на акустической гитаре в окружении своих богатых дружков-хиппарей.

Я сойду с ума от той злости которую испытываю к грязнулям пятидесятых, хиппи шестидесятых, панкам семидесятых, кто-может-сказать–какого-хера-происходит восьмидесятых, кофешопам девяностых и Я Был Юным Наци Панком А Теперь Я Взрослый и ЧТО ЗА ХЕРНЯ ЗДЕСЬ ТВОРИТСЯ двухтысячных? 2010 2010 2010. Я начинаю извиваться и кататься по полу, словно избитый, с закрытыми глазами пускать пену, слюни и вопить: «Ничто не изменится к лучшему, и мы никогда не победим». Что это значит? Спрошу я про себя, хотя, конечно, он может читать мысли, потому что он Иисус и все такое, и Его улыбка будет грустна и таинственна, уголки его губ приподнимутся, и тем самым он покажет мне, как ничтожны мои переживания. Он сожмет мое плечо, сильно ударит по лицу и так громко гаркнет что-то на псевдолатыни с английским акцентом, что я сяду.

Трезво и твердо я расскажу Ему тот случай, когда сорок хиппи перед концертом Фила Леша гнались за нациком, со всей мочи крича: «ниггер». Или другой случай, когда какой-то парень с маленьким мальчиком на руках подошел ко мне на улице и сказал: «Я только что подобрал этого ребенка». Я расскажу ему, что где-то там браки разрываются через чат на фейсбуке. Люди думают, что Конан О’Брайан – это смешно, люди действительно за него всей душой, а в это время хиппи называют нациста ниггером прямо у здания мэрии. Он приподнимет бровь в искреннем и святом удивлении, говоря тем самым, что это все не важно, хоть я и считаю по-другому. Он снова нацепит на себя эту ухмылку, и в этот момент мне станет немного обидно — все эти умные и понимающие гримасы меня уже порядком достали.

Я максимально твердо скажу ему, что это не очень приятно, быть единственным разумным человеком на планете и ни черта с этого не иметь. Все это говно я вывалю на него в качестве вступления (я иду мимо «Сбарро», где вы сидите со своим коллегой, смеясь над вчерашним эпизодом ебучих «Друзей». Я сижу в автобусе, а из вашего мобильника играет рэп, и вы спрашиваете, не тесно ли моим яйцам в этих штанах. Я лежу у себя в кровати, а вы блюете у меня под окном, вы так близко, что я слышу, как черная жижа из тушеного мяса и остатков бесплатной еды из церкви Святого Антония течет вниз по тротуару. Я вижу, как вы едите пиццу в «Сбарро» и размазываете ее по промежности своих брюк яблочного цвета, я вижу, как вы сверлите меня глазами, стоя в очереди, я вижу, как вы бьете меня по морде, а на ваших указательных и средних пальцах набиты морская звезда и бриллиант. Черт возьми, я вижу вас везде, и я спрашиваю себя, это что, и есть Америка? Прошло более двухсот пятидесяти лет, а вы носите фетровые шляпы и обтягивающие футболки, на которых блестками вышит дракон, и при этом называете МЕНЯ хипстером, чуть не снося мне пол задницы на своей ебаной тачке? Это не общество, это кромешный мрак и безумие, а еще это это это это, слушайте, мне нравится новый альбом HOME BLITZ, если вам он тоже нравится, то вы в порядке. Но всех остальных, всех оставшихся больных ублюдков я ненавижу). (Они говорят, что Иисус везде, но тогда ВЫ — это Он, но и Он – это вы).

Он понимающе кивнет и сочувственно проведет руками по моим плечам, не похлопает, но и не погладит. Это движение, это прикосновение к человеку того, кого на самом деле нет, кого я всего лишь использую (и довольно беспомощно, должен заметить) в качестве литературного приема в колонке, где, по идее, должен писать про Рок-Н-Ролл, но на самом деле никогда этого не делал, наконец, добьет меня. И тогда я выкину этого мерзкого типа из дома, пожелав ему не удариться об дверь, а позже, отправившись за бутылкой, я увижу, как он стремглав бежит к Дивам, чтобы его член отсосал какой-нибудь хуесос с его или ее членом, какая, в общем, разница.

Иногда дела обстоят совсем плохо, по-настоящему плохо, смертельно плохо, и вам приходится отступить, или, по крайней мере, мне приходится отступить. Я и сейчас сижу, сдавшись. Я лежу в своей ужасной невероятно душной конуре и жутко нервничаю. Видите ли, эта мерзкая, отвратительная нервозность, которая свербит не в пальцах ног и не в паху, как у большинства парней, а в желудке, во лбу, в руках, и иногда в сердце, когда оно бьется слишком быстро, и я чувствую, что оно собирается выпрыгнуть у меня из груди и станцевать вальс на моем некрашеном деревянном полу, вылететь в открытую дверь прямо в грудь какого-нибудь незнакомца, которому оно нужно больше, чем мне. Клянусь богом, я не нуждаюсь в этой чертовой штуковине, только не в этой жизни.

И когда все идет так плохо, настолько плохо, что каждое движение – ошибка, и каждая ошибка, как ты надеешься, будет для тебя последней, не в том смысле, что сразу после этого ты начнешь принимать правильные решения, а в том смысле, что ты надеешься умереть в этот момент, потому что черное ничто лучше этого разноцветного дьявольского мира. А иногда ты натыкаешься на проигрыватель, и внезапно происходит что-то настолько красивое, нелепое, но вместе с тем совершенное, что понимаешь – ты любишь это так сильно, что хочешь любить так же страстно что-то еще. Ты испытываешь те же чувства, как тогда, когда был моложе и видел красивую девушку, и она говорила с тобой, или ты выигрывал что-нибудь в каком-нибудь соревновании, что, разумеется, нонсенс, но если тебе это удавалось, ты был счастлив, так же сильно и ярко, словно она позвонила тебе или окликнула, или ударила в нос, и у тебя по-прежнему был он, у тебя по-прежнему был Рок-н-Ролл. Видите ли, Рок-н-Ролл – это все, что у меня есть, Рок-Н-Ролл – это единственная отдушина в этом чертовом городе, которую я могу по-настоящему любить всем сердцем. У меня есть рассыпающаяся деревянная полка, на которой стоят PER’ы UBU, ROLLING STONES, новый HOME BLITZ и мои старые друзья Лу и Иг и Патти и Дик и иногда, когда дождь стучит за окном, и моя дверь стучит, и моя голова ноет, и мир стучится ко мне в комнату, чтобы отомстить за все грехи человечества, я могу взглянуть на полку и улыбнуться той единственной улыбкой, которая не будет вымученной. Такой штуки, как Иисус нет, а Blonde on Blonde, Amen и Hail Mary будут всегда.

Вконтакте Twitter