The Jack Wood: «Мы бы не пели в церкви, мы бы трахались в ней»

Томские гаражные рокеры The Jack Wood возвращаются на сцену после почти годового перерыва. Sadwave публикуют первый сингл «Barefoot Eve» с нового альбома группы «Ritual», который выходит в сентябре. Мы также поговорили с музыкантами о сексе, религии, феминизме и рок-н-ролле.

Беседовал: Александр Бессмысленный

Для многих вы, в первую очередь, концертная группа. При этом каждому журналисту, который спрашивал вас о новом альбоме, вы говорили: «Мы решили сознательно отойти от концепции живого выступления, хотим, чтобы к нам прислушались». В какую сторону вы решили двигаться теперь?

Wood (гитарист): Раньше мы делали так — приходили на студию или просто в какое-то помещение, в подвал или куда-то еще. За пару дней записывали альбом, сырой и грязный. И в этом был смысл. Мы пытались передать живой вайб записи.

С этим альбомом подход совершенно другой. Мы делали его вдумчиво, медленно. Это был для нас совершенно новый опыт. Одна из наших целей как раз заключалась в том, чтобы слушатель смог по-новому воспринять банду. Нам хотелось показать, что мы не только на сцене, но и в записи можем звучать интересно. Потому что так или иначе лоу-файных банд, которые делают такой материал, очень много.

Кроме того, для нас это не является каким-то поиском аудитории. Это наше личное желание сделать что-то новое. Скучно постоянно делать одно и то же.

Jack (вокалистка): Просто когда у тебя за плечами уже есть какой-то опыт, рамки расширяются. Когда ты только создаешь группу, у тебя есть какой-то набор желаний. «О, круто было бы, чтобы был мерч, наверное, это прикольно». «О, было бы круто выпускать альбомы, неужели их будет кто-то слушать?». Когда это все появляется, ты совершаешь ряд ошибок. В тот момент ты не понимаешь, что это ошибки, естественно. Например, вот у нас есть мерч, но я бы его носить не стала. Спрашивается, нахера мы тогда его выпускали?

То же самое с пластинкой. Раньше, когда мы выпускали альбомы, и кто-то просил включить послушать, мне становилось как-то неловко. В принципе, это естественный процесс, конечно. Но больше всего меня раздражала мысль, которая приходила каждый раз в таких ситуациях: «Блин, неужели это реально кто-то слушает?» И ты постоянно этому удивляешься и внезапно задаешься вопросом: «Ты что, не уважаешь людей? Выпускаешь заведомо говно?» То есть, делая такие записи, ты противоречишь самому себе. Так что на этот раз хотелось сделать что-то, за что будет не стыдно. Развитие именно в этом и заключается.

То есть предыдущие записи вас не удовлетворяют?

Wood: Ну вот, например, альбомом «Deus» я был очень недоволен. И с течением времени я нахожу все больше моментов, которые меня в нем не удовлетворяют. Но тогда не было денег, не было времени, приходилось все делать на коленке, по-быстрому.

Нынешним результатом я доволен. Я реально ощущаю, что этот продукт мне нравится. Это связано, конечно, и с тем, что мы его писали почти год. У нас был совсем другой подход к записи, к аранжировке, к тому, как ты записываешь, с какими людьми, в каких условиях.

Запомнились какие-то особенно позитивные моменты работы над новым альбомом?

Wood: Мы уже много говорили о том, что нашли очень классных чуваков со студии Destroy The Humanity. Мы подружились с некоторыми ребятами оттуда. Проблема многих студий в том, что они относятся к тебе просто как к очередному музыканту, который пришел, записался и ушел. «Приходи, по нашим правилам записывайся и вообще радуйся, что мы тебя взяли». И ты сразу же начинаешь париться, думать о том, что каждый час стоит денег. В этот раз этого не было. Ребята адекватные и понимают, что, например, если мы хотим вырубить свет во всей студии, зажечь свечи и так писать вокал, то, значит, именно так его и надо писать.

Jack: Да мы вообще чуть не сожгли им студию своими свечами. Вышли покурить, а когда вернулись, смотрим, — горит стул. Было смешно.

Ваш новый альбом называется «Ritual». Jack сравнивала его с молитвенником; на сцене вы появляетесь с огромными крестами на разных частях тела. Мрачная мистическая порубленная змея у вас на лого. Но в ваших текстах никакой особой мистики нет. Вы продолжаете петь про страстную любовь, скажем так.

Jack: Да, про еблю.

Ну, в общем, да, про еблю. Вопрос в том, что для вас значит «ритуал»? Что вы вкладываете в название?

Jack: Сегодня с утра, — уж и не знаю, что меня укусило, — я подумала, что песни группы «ВИА Гра» — прекрасный пример того, чем является простая русская женщина в современной христианской культуре. Я не знаю, почему, но я буду страдать, и мне это нравится, я тебя все равно люблю. Вот это все бесконечное самопожертвование, при этом с современной возможностью уже не надевать платок и юбку до пят, а, наоборот, раздеться и добавить этому откровенности. Все это очень читаемо.

И вот я задумалась, что такими темпами тоже могу превратиться в одну из таких баб (смеется).

Я хочу сказать, что мы сознательно не сидели и не думали: «Вот, давайте-ка на нашем следующем альбоме всячески крутить-вертеть религиозные темы». Это происходит неосознанно. Когда мы отбираем, скажем, из десяти песен три на альбом, то потом понимаем, что все они так или иначе затрагивают религиозную тематику.

Wood: Все, что связано с религией у The Jack Wood —  это часть эстетики, а не сути. Это как с увлечением эстетикой SS в панке. Те панки, которые использовали нацистскую символику, не были нацистам. Им нравилась эстетика. Половина из них вообще были евреями.

Jack: Ну да, именно поэтому они ее и использовали. Знаешь, я со своими странными корнями тоже зигу иногда на коцертах кидаю. Потому что это и есть выражение агрессии в чистом виде.

Wood: В том-то и дело. Они не хотели сказать этим: «Я нацист!», они хотели сказать: «Я плохой!». И столь жесткая эстетика как раз помогала передать этот мэсседж.

Jack: Ну вот и мы делаем примерно то же самое. Здесь речь не верующего человека. Это, наоборот, какой-то открытый разговор о том, как религия, в общем-то, смешна. В смысле, мы не хотим посмеяться на тем, что кто-то во что-то верит. Просто эти вопросы встают, когда я начинаю писать тексты, перечитывать их, думать, есть ли в них смысл (потому что если нет, то такой текст лучше все-таки убить).

В одном из наших текстов, например, есть обращение к Деве Марии, от которой все постоянно чего-то требуют, как от всех святых. В тексте говорится о том как «они плюют на тебя, а я лишь молю о поцелуе». Мне самой интересно играть с этими образами. Потому что одно дело — это петь про «страстную любовь» между очередными парнем и девушкой. И совсем другое — обратиться с теми же чувствами к чему-то святому, что вообще не предполагает секса.

Wood: К тому же это красиво. Религиозные образы с эстетической точки зрения очень красивы.

The Jack Wood — Live in the Wood

Психология неплохо изучила феномен, когда религиозные образы вызывают сексуальное возбуждение. Вас самих религия заводит? Возбуждают религиозные образы какие-то?

Wood: Знаешь, есть очень классный момент в сериале «Californication», где главному герою отсасывает в церкви монашка. Это охуенно.

Jack: На самом деле, если бы я стала одной из Pussy Riot, как мне предлагали, то мы бы ни фига не пели в церкви, мы бы трахались в ней. Вот это было бы оскорбление. Говоря же по сути, невозможно отрицать, что всякие прекрасные бородатые мужчины в своих страданиях и набедренных повязках не могут не привлекать. Но Иисус фригидный какой-то все-таки. Мне все же «морской по нраву дьявол».

Wood: Тема, конечно, опасная. Мало кто говорит о сексуальном контексте в религии.

Jack: Конечно. Даже те, кто в принципе не предполагают чего-то такого, сугубо верующие, так или иначе изображают религиозные образы максимально эстетически красиво. А эстетическая красота очень часто вызывает желание это поиметь.

Кстати об эстетике. Такое ощущение, что вы, на самом деле, про бешенство матки. Мне как мужчине порой не по себе, наблюдая на сцене ненасытную женщину, которая готова тебя перемолоть и выбросить на помойку. В связи с этим, считаете ли вы группу The Jack Wood феминистским проектом?

Jack: Вообще ни в коем разе. Мы вообще, по-моему, антипод феминизма.

Почему же? Феминизм как раз про раскрепощение женщины.

Jack: Ну, очень сомневаюсь, что феминистки будут в песнях просить себя закопать, например. Наоборот, наверное, раскопай меня, чтобы я показала себя во всей красе, какая я эмансипированная. А лучше, знаешь что, я сама себя раскопаю, пошел на хер, ты мне не нужен! Они вообще такие странные, феминистки. Они никак не могут внутри себя договориться.

Про бешенство матки, ок, это действительно так. Ни в коем случае не спорю с тем, что периодически на сцене я выгляжу как какая-то недоебанная безобразная женщина. Так меня, кстати, и называют ненавистники. «Ваша недоебанная дура чуть не убила меня бутылкой», — был такой комментарий у нас на стене, мне очень понравился. Слово «недоебанная» оно такое игривое. Если ты и вправду так считаешь, так иди сюда!

Но на самом деле меня саму иногда пугает, когда я смотрю на это со стороны. Типа девочка что-то так старается, прямо как-то сильно. Почему постоянно какие-то движения телом. Успокойся уже, господи. Я это сама понимаю, но ничего не могу с собой поделать, когда я на сцене. Не знаю, почему. У нас вообще-то не было сознательного желания создать группу, которая бы ассоциировалась с бешенством матки. Это тупо. Почему все так пошло и повелось? Все просто так заехало и начало раскрываться со страшной скоростью. Потому что если посмотреть на старые видео, тогда я вела себя немного скромнее. Хотя тексты сразу предполагали нынешнюю подачу. Наверное, это музыка вызывает у меня такой порыв. Играли бы мы джаз, я бы вряд ли пела о том, о чем пою сейчас.

Wood: Все осознание пришло к нам уже постфактум. Не было никакой стратегии, мы специально не собирались и не пытались придумать, кто мы такие. Когда ты выходишь на сцену, то либо открываешь свое нутро, либо нет. А потом ты уже смотришь на него. Это как поток сознания. Сначала все выпаливаешь, а потом анализируешь, что у тебя в голове. Сцена — это раскрытое подсознание.

Jack: Так же, как и церковь. Вот почему все это совпало. Потому что люди приходят в церковь и тоже раскрываются, просто не вслух. Поэтому там так и намолено, очень сильно заряжено энергетически. Я вот в церкви  не могу находиться вообще. Мне очень тяжело. Потому что все туда приходят и начинают все свои страдания концентрировать и выливать. Слезы, молитвы. Надо, кстати, об этом задуматься. Мало кто приходит в церковь, чтобы поделиться чем-то хорошим. «Ах, как хорошо, пойду порадуюсь в церковь!». Нет, такого не происходит. Только когда прижмет, люди туда бегут и страдают.

Не могу сказать, что я бегу на сцену только тогда, когда меня совсем прижмет и очень хочется трахаться (смеется) Нет. Но сцена и разные намоленные места, конечно, взаимосвязаны. Потому что на концерты приходят люди, которые тоже постепенно начинают энергию накапливать. И это очень классно. Не бывает групп, которые без такого вот энергетического трогания…

Wood: Да бывает, бывает.

Jack: В смысле, таких групп, конечно, дофига. Но их выступления никого не трогают. Люди приходят на такие концерты, просто чтобы с рюкзаком постоять. Фотку сделать в инстаграмме, показать, что ты просто там был. Отметиться на странице в соцсетях. Или просто прийти, потому что одиночество уже разрывает. Надо же хоть куда-то сходить. И совсем другое, когда после концерта подходят люди и говорят: «Вот это было круто! Пожалуйста, приезжайте к нам еще и еще!»

Сейчас мы сделали очень большую паузу. Я вообще не представляю, что будет 9 сентября на нашем концерте. Либо уже просто ничего, потому что все остыли и надо будет снова всех разогревать несколько лет. Либо будет пожар.

Многие критики считают вас такими осознанными модниками. Начали сотрудничать с Pussy Riot, ругаете «новую русскую волну»…

Wood: Блин, а «новая русская волна» — это не модники, что ли?

Вы как будто из другой тусовочки просто.

Wood: Да какой тусовочки? Мы вообще здесь одни. Дружить не с кем.

Но вы же ездили на Запад, стали дружить там с местной тусовочкой, с Yeah Yeah Yeahs, The Dead Weather и другими.

Wood: Они уже не модные.

Jack: Старики уже совсем.

На самом деле, мой вопрос о том, что вы считаете для себя естественным. Потому что есть много поводов обвинить вас в слепом повторении западных стандартов.

Jack: Ну вот видишь, в этом и есть противоречие. То, что мы делаем, для нас это естественно. Просто мы действительно на этом выросли. Поэтому для нас рок-н-ролл — это определенный набор музыки и представлений, как это должно выглядеть. Если это происходит по-другому, нам непонятно, на хера это все нужно.

Ты чувствуешь себя комфортно, когда, по твоим ощущениям, соответствуешь представлениям о том, как это все должно выглядеть. Если делать, то делать так. Или не делать вообще. Сущность всех этих кондовых групп, на самом деле, очень просто прочувствовать, просто взглянув, как они ведут себя на сцене.

Wood: А еще лучше время показывает. Мы же видим сейчас миллион групп, которые сначала попадают в волну, а потом исчезают. Или не попадают в волну и меняют стиль, язык, звучание, пытаясь попасть в волну. Вот это группы модные. Ими движет не желание делать что-то свое, а желание попасть. За 5 лет у нас как раз ничего в этом смысле не изменилось.

Jack: Кажется, что нам все еще от силы 3 года. Очень странно, что время куда-то идет, и даже не верится, что у нас выпал целый год. Это первый год за последние 20 лет, что я не выступала. И теперь такое ощущение, что 9 сентября я опять иду лишаться концертной девственности. Очень странное ощущение. Но, с другой стороны, прошедший год показывает, что у нас все по-честному и по правде. Потому что если бы мы просто пиздели, то целый год не восстанавливали бы свое здоровье. А загублено оно было просто колоссально. Вообще у всех, и мы еще продолжаем восстанавливаться.

К сожалению, Кит Ричардс был прав. В своей книге он просит не повторять его подвигов, потому что во время расцвета The Rolling Stones все было гораздо качественнее, чем сейчас. А сегодня это убивает твое здоровье буквально за пару лет. Да, это так.

Вы хотите, чтобы в ваш новый альбом люди как следует вслушались. Но что делать с английским языком? Вы правда думаете, что кто-то будет в нашей стране вслушиваться в англоязычные тексты?

Jack: Да, конечно.

Почему?

Jack: в России давно до хера людей, которые слушают зарубежные группы, у которых песни на английском и не только. Меломаны ими интересуются, знают эти тексты, покупают книги на языке оригинала.

Wood: Да, очень приятно, когда люди просят тексты, когда им это интересно. Безусловно, мы группа звучания. Если говорить о том, что для людей особенно важно в нас, так это вайб и саунд, а не тексты. Мы не Земфира. Но есть люди, которые хотят узнать больше. Они готовы идти глубже, вникать в тексты. И радует то, что люди не разочаровываются. Это такой квест.

Jack: Да, реально было бы стремно, если было примерно типа: «Ого, телка круто жопой вертит на сцене, а песни-то у нее наверняка, как она жвачку пошла купила». Люди вслушиваются и понимают, что все не так, что, может быть, у этой телки даже где-то есть мозг!

Возвращаясь к разговору о Pussy Riot. Это знакомство и сотрудничество открыло для вас какие-нибудь двери?

Jack: Да нет вообще. Мне кажется, это и не могло особо помочь. Единственное, что…

Просто вокруг вас сразу возник такой политизированный ореол.

Jack: Да ну, знаешь. Я вот тоже высмеиваю религию сейчас, но на самом деле у меня довольно много друзей вполне себе религиозных. Они же все равно мои друзья, мы спокойно общаемся. Можно еще просто сказать: «Ребята, меня это не касается».

Здесь то же самое. Каждому, что называется, свое. Когда они к нам обратились, мы сразу сказали: «Не-не-не» Но потом мы подумали, что это все-таки не Маргарет Тэтчер тебе сделку какую-то предлагает. С Pussy Riot все было понятно. Они связались с нами, сказали: «Блин, вот мы не музыканты ни фига, а там нас все воспринимают как музыкантов. Нам бы кого-нибудь найти, чтобы хоть что-то мог сделать на сцене, что-нибудь спеть. Нами интересуются музыканты, и упускать возможность общения с ними будет как-то стремно».

Когда я поехала в Нью-Йорк, я не знала, что там будет. И Pussy Riot не знали, что в итоге мы познакомимся с каким-то безумным количеством просто потрясающих музыкантов, от которых вообще выпадает челюсть. Ты едешь в уверенности, что запишешь одну песню на одной студии и двинешь обратно. В итоге вообще не видишь Нью-Йорка, просто перебираешься из студии в студию и пишешь какое-то невообразимое число треков с потрясающими людьми. С точки зрения бизнес-интересов мы ничего от этого не получили. Но это был просто нереальный опыт.

А во-вторых, когда ты кучу лет тратишь на одно какое-то дело, то рано или поздно к тебе приходить мысль: а нахера ты все это делаешь? Не хочу показаться выскочкой, но мне не интересно идти на шоу «Голос», пробовать свои силы в качестве участника… В жюри я бы пошла, а вот конкурс мне ни к чему. А тут, когда огромное количество по-настоящему отличных музыкантов выражают тебе свое уважение, говорят, что они в шоке от твоих способностей, и как им приятно с тобой работать, — вот это показатель. Именно тогда ты понимаешь: да, я профессионал. Это вселяет в тебя настоящую уверенность и спокойствие. Именно это и подарили мне Pussy Riot, сами того не ведая.

Wood: Вообще, мне кажется, что сейчас все всего боятся. Боятся сделать что-то не так, кого-то обидеть или разозлить. Но, ребята, это же рок-н-ролл! Рок-н-ролл — это о свободе и отсутствии страха. Лучше делать что-то, совершать ошибки, и учиться, чем не делать ничего, боясь сделать что-то не так.

Вы не чувствуете, что гаражная эстетика начинает на вас давить? Что это своего рода ловушка; образ, звучание и внешний вид затягивают, и обратного пути нет. Есть вообще для вас какая-то граница, зайдя за которую, вы решите себя полностью перезагрузить, радикально поменять стилистику?

Wood: Да черт его знает. Вообще не знаю, что будет дальше.

Wood: Да зачем они вообще нужны, эти ограничения? Зачем говорить о каких-то рамках? Их нет просто потому, что они не нужны.

Jack: Любые рамки, которые появляются в творчестве — это проявление стереотипности. Стереотип срабатывает, и ты начинаешь думать: «Так-так-так, это больше подходит латиноамериканской музыке, я не буду это использовать!».

Но потом понимаешь: почему нет? И фигачишь шейкером полчаса. Именно на таком смешении несовместимого ты, возможно, создашь что-то новое. Но, честно говоря, я настолько пессимистично смотрю на будущее музыкальной индустрии…

Wood: Эта острая тема нового в музыке раздута на пустом месте. Потому что музыка не о новом. Она не должна обязательно развиваться или видоизменяться. Музыка должна давать эмоции, прежде всего.

Jack: И пугает то, что новое — это такое понятие довольно ограниченное. Как и в моде, новое — это какой-то набор понятий, принятый у какой-то группы людей в данный конкретный момент. Между тем, для людей, изучавших тот же вопрос 10 лет назад, идея нового была принципиально другой. «Новое» — это постоянно ускользающее старое. В модных журналах каждые пять лет все возвращается на круги своя и повторяет то, что уже было, то же самое и в музыке. Новая мода, новая волна — это повторение пройденного, просто под другим углом.

Но в этом и смысл современного искусства. Оно должно четко отражать сегодняшний день. Чтобы через 50 лет следующее поколение могло понять, каким было нынешнее время. Я вот чувствую себя старухой. Есть мои преподаватели музыки, которые вдохновляются еще более ранним периодом, не 1960 годами, а барокко, например. И это круто. Раньше, мне кажется, были гораздо более жесткие рамки. Ты слушаешь вот эту музыку, и в другую сторону не суйся. А сейчас уже давно рэп с роком, например, смешались.  И ребята, которые с удовольствием слушают техно, запросто могут прийти на наш концерт и улететь. Так же как и мы с удовольствием можем пойти на техно.

Но мне не кажется, что это из-за духа времени. Ты просто становишься старше и проще относишься к рамкам. А вот в десять лет во дворе для тебя реально важно: у чувака торба The Offspring или Дэцл? Потому что от этого зависит вообще все. Будешь ли ты с ним общаться или нет. Думаешь, я ходила с торбой The Offspring? Ни хера! Я слушала Дэцла!

Он, кстати, тоже переживает ренессанс.

Wood: Я очень за него рад. Он говорит очень дельные вещи.

Jack: Он такой грустный стал, вообще. Хочется постоянно подойти к нему, потрепать по щечке, сказать: «Кирюха, ну ты что! Выше нос!»

Ты говорила, что у тебя довольно пессимистичный взгляд на музыку.

Jack: Да у меня оптимизма вообще никогда ни на что нет. Но он во мне какой-то истеричный все-таки существует. Если я буду выражать весь свой пессимизм, мне кажется, весь мир вокруг покроется мраком.

Так нельзя, это слишком эгоистично. Я не понимаю таких людей. Но они мне нравятся. Мое общение с группой Scofferlane это доказало. Вот она депрессия, понимаешь, концентрированная. Это классно, это загадочно. Это интересно на некоторое время. Но вот чтобы я сама так давила всех своими тучами? Никто не выживет тогда.

Wood:  Музыку — и вообще искусство — можно разделить условно на две большие группы. Первая — это искусство, которое отражает сегодняшний день. И вторая — это искусство, которое рассчитано на гораздо более долгий временной отрезок. Назовем это «вечное искусство». И вечное останется вечным. Можно быть группой, которая поет о чем-то очень насущном, о том, что реально в тренде, а можно говорить о реально вечных вещах. О том, о чем говорил весь рок-н-ролл, а может и вся музыка всегда.

Jack: А можно постоянно про секс говорить! Как мы!

Wood: А это тема вечная.

Jack: Да, без этого никуда. Все вымрем иначе. На самом деле, многие, возможно, подумают, что мы выбрали очень легкий путь. Но это ни хера не так. Потому что о сексе говорить, тем более в песнях, намного сложнее, чем, например, о каких-то насущных проблемах. Я вот каждый божий день придумываю в голове песни о насущных проблемах. И не понимаю, зачем очень многие молодежные группы зачем-то поют про все эти сталинки. Про времена, которые они сами-то, наверняка, даже не застали.

Wood: Это эстетика просто.

Jack: Эстетика, окей. Но почему они не поют, например, про то, как страшен сегодняшний день? Ведь взять эту игру, где надо ловить покемонов (я даже не знаю, как она, блядь, называется). Я просто уверена, что она сделана как раз для того, чтобы однажды все побежали ловить одного какого-то покемона,  а их просто снайпер какой-нибудь расстреляет.

На самом же деле, игра в покемонов — это заговор ЦРУ для разведывания секретных ходов внутри Госдумы и Кремля.

Jack: А, то есть ты тоже веришь во все эти заговоры? Вот я только в это верю. Я просто уверена, что когда-нибудь все придут за одним покемоном, и всю это молодежь повырезают к чертям.

Презентация альбома «Ritual» состоится в московском Fassbinder’е 9 сентября.

Предзаказ альбома Ritual на Apple Music.

Вконтакте Twitter