Дмитрий Пастушок: «Край ночи»

Sadwave публикует новый рассказ писателя Дмитрия Пастушка, который бытописует жизнь круглосуточных тусовщиков и странствующих романтиков, а также играет в одном из составов «Санкт-Паули». Автор снабдил свой текст музыкальными иллюстрациями.

Текст: Дмитрий Пастушок
Гениальный фотошопинг: Сэм Морда

В четверг вечером в гамбургском районе Штерншанце на площади перед сквотом «Роте Флора» толпы четверговых тусеров штурмуют вход в необоснованно популярный бар «Катце» и – обоснованно – «Дом Культуры 73». Сожранный джентрификацией легендарный квартал терпит компании лощеных посетителей за столиками итальянских и португальских кафе прямо напротив Флоры. За порцией пасты с креветками и бутылкой хорошего вина можно на безопасном расстоянии – прямо через мощеную булыжником дорогу – наблюдать за панками, темнокожими барыгами и просто бомжами, спящими на ступенях у центрального входа в сквот.

Я тащил ее за руку в заведение «Четыре кулака», но продвигались мы не очень быстро – путь от железнодорожного моста напоминает полосу препятствий из кабаков и вонючих клоак с доступным бухлом и крутыми дядьками с коробкой винила и хорошим музыкальным вкусом. В «Мобайл Блюз Клабе» – натуральном передвижном вагончике на колесах с миниатюрной барной стойкой и сценой внутри – влили в себя по бутылке Йевера, послушали рев гастролирующей рок-банды из Швеции (бородачи-дровосеки с гитарами и красавчик-блондин, понятно), нырнули под мост, сразу же свернули в подсвеченную красными фонарями – любой нормальный немецкий бар должен быть с красными фонарями – тесную комнату с минимумом кислорода. В колонках The Cure лениво наигрывали The last day of summer, хотя то был, вроде бы, первый день весны.

Она приехала всего на несколько дней, впрочем, как обычно. Чтобы создать иллюзию неразрывности нашей связи, мы придумывали вопросы, правильные ответы на которые подтверждали существование сверхъестественной силы, якобы позволявшей нам чувствовать друг друга на любом расстоянии. В первое наше утро она обнаружила у меня в шкафу восемь галстуков, цвета которых тут же выучила наизусть и потом, находясь в нескольких тысячах километров от Гамбурга, ждала моего вопроса:

— Какой сегодня на мне галстук?
— Серый.

Она никогда не угадывала.
— Говори же, мне любопытно.
— Конечно, серый.
— Видишь? Я все чувствую.

В четверг после двенадцати вечера Шанце начинает быстро пустеть. Те, кто собирается домой, спокойно добухивают здесь же, остальные двигаются дальше в Санкт-Паули. Стометровку от «Блюз Клаба» до «Четырех кулаков» мы проделали чуть более, чем за три часа. В заведении было уже пусто, барменша выпивала вместе с тремя знакомыми парнями у стойки. Мы взяли по стакану виски, она присела на высокий табурет, я зарылся носом в ее волосы. Подсчитал, сколько часов остается на сон до утренней удавки, особенно с учетом неглаженной рубашки и грязных ботинок, стрелка датчика собственного задротства угрожающе качнулась в красный сектор. Мне не нравились ее духи.

— Я очень хочу кое-что сделать, но не буду, ты меня не поймешь.
— Если сильно хочешь, зачем себя сдерживать?

Она нагнулась и крепко укусила меня за грудь. Потом допила сначала свой виски, потом мой. Она много пила. Когда мы выходили из бара, парни у стойки улыбались и что-то кричали нам вслед. Наверное, желали мне удачи. Хотя, черт его знает, у меня до сих пор слишком искаженное представление о местных.

Утром я с солдатской сноровкой – всегда сплю до последнего – втиснулся в узкий костюм, нацепил очки, отчего, как мне казалось, стал похож на Ив Сен Лорана, обулся, присел на край кровати и поцеловал ее в губы. От нее пахло табаком и алкоголем. Впрочем, целовал я ее с удовольствием. Наверное, я ее любил.

В моем кабинете когда-то работал парень-мусульманин, от него на потолке осталась наклеенной зеленая стрелка, указывающая на Мекку. Один из ковокеров – тихий немец средних лет, увидев у меня эту стрелку, видимо, решил, что я – мусульманин, потому что, встречая меня в офисных коридорах, каждый раз говорит мне что-то по-арабски. Я только улыбаюсь и отвечаю «халло». Почему-то не хочется его ни в чем переубеждать. Кажется, что это может его расстроить.

Вечером в тот же день у нас домашняя игра на Фельдштрассе. Наше поле зажато между стадионом Миллернтор и ракетным бункером Флактурм IV. Вообще, здесь два искусственных поля, которые наша команда – Санкт-Паули-3 – делит с местной Ганзой, играющей в одной с нами лиге.

В Санкт-Паули я попал через месяц после переезда из Москвы в Гамбург. На сайте команды указан телефон главного тренера, которому можно позвонить и договориться о пробных тренировках. Я несколько недель тренировался с командой пока, наконец, тренер не подошел ко мне и не сообщил, что я слабоват и не подхожу команде такого уровня. Потом дал мне поддых и сказал, что пошутил. Так я стал членом клуба Санкт-Паули и игроком его третьей команды.

Мы тренируемся два-три раза в неделю, уровень для меня достаточно серьезный, есть парни, поигравшие за юношей в сборной. Футбол на любительском уровне здесь очень развит. Многие могли бы играть в России, скажем, во второй лиге. Честно говоря, мне иногда тяжеловато после рабочего дня в офисном кресле бегать тесты Купера, но попав в такую команду и видя отношение людей к тому, что они делают, можно иногда поблевать на бровке, ничего страшного. Немцам плевать, как складывается игра, рубятся до последней секунды в каждом матче – было много игр, в которых мы горели за десять минут до конца в пару мячей, но в итоге сравнивали счет или выигрывали.

На нас ходят какие-то болельщики, на принципиальные матчи может прийти человек триста. В прошлом сезоне парни притащили файеры и устроили неплохое шоу – на матчах бундеслиги это запрещено, а у нас, впалив пару евро за вход и вцепив пивас в баре у поля, можно и отжечь.

Я свернул с Маросейки в Спасоглинищевский переулок и дошел до «Ламберджека». Хотел накатить стакан Олд Спеклд, чтобы потом со спокойной совестью врубиться во дворы между Яузой и Таганкой. «Ламберджек» уже был закрыт и план пришлось менять на ходу. Я двинул в «Люди как люди» и затоптал пирог с мясом. Потом вышел на улицу, сел на подоконник. Подошел бомж и стрельнул у меня полтинник на водку. Потом приперся второй бомж, его напарник, и они начали разговаривать со мной о всяком дерьме. Я покурил, вернулся в кафе и затоптал еще один пирог с мясом.

Она сидела за соседним столиком. Я жевал пирог и украдкой посматривал на нее. Вдруг она повернула голову, оценивающе посмотрела и спросила:

— Хочешь послушать хороший блюз?

Я немного охуел от такого поворота событий и не нашелся, что ответить.

— Через сорок минут в «Думе» будет концерт. Это на Библиотеке.
— «Дума» — отстойное местечко. Рядом с Тверской. Ненавижу Тверскую, хотя жил на ней много лет. Может, именно поэтому и ненавижу.
— Ясно. Тогда пошли в «Джипси». Там сегодня туса.

Я подумал, что надо выпить.

— Будешь пиво?

Она кивнула. Я пошел и купил две бутылки пива.

— «Джипси» – это же ад. Там одни мудаки.
— Ну, вообще да, — она улыбнулась, — но сегодня там хорошая музыка.

Тощий хуила на входе окинул меня взглядом и что-то пробубнил. Я уловил слова «списки», «ограниченный вход» и «извините». За несколько минут классический московский бар «Джипси» впустил в себя худую, как сопля, телку в пижаме, головореза в шортах и мокасинах, перекачанного амбала в узкой белой майке, пиздюка с зататуированными руками и его бабу с клоком волос на голове, двух пьяных иностров с телками, отрешенную чиксу с пластиковыми сиськами, чувака в сапогах, который стрельнул у меня сигарету, двух кентов на галстуках и компанию телок, жизненный путь которых можно схематически изобразить отрезком AB, где точка B – это богатый мужик.

— Этот со мной, — моя знакомая вынырнула из-за спины, по-хипстерски лобызнулась с чуваком на фэйсе. Он спросил ее, как дела и что-то про общих знакомых.

Мы поднялись по лестнице. Клубная жизнь столицы приперла к стенке конским ценником на разливной Хайнекен. Музыка действительно была неплохая.

Она куда-то исчезла. Я стоял в центре танцпола, цедил пивас и считал количество кальянов в окружности с радиусом пять метров. Ее спина иногда мелькала в толпе.

Она вернулась, когда я собрался уходить.

— Ну как тебе здесь?
— Нормально.
— А по-моему говно. Давай уйдем?
— Куда?
— Все равно, знаю один неплохой бар.

Я подумал, что у меня заканчиваются сигареты.

Как обычно в этом сезоне, я полировал банку, вышел во втором тайме на замену и запорол пару моментов. Мы, правда, выиграли, поэтому в раздевалке нас традиционно ждали два ящика Астры, автоматически трансформирующиеся в ночной рейд в Киц – злачную часть Санкт-Паули с отстойными дырами для туристов и гамбургских мещан. Наш состав редеет, алкоголь равномерно выписывает игрокам красные карточки, так что к трем часам ночи у стойки бара остаются всего пятеро. Ноль три локального пива Ратсхеррн отправляют меня в подтрибунное помещение, я беру напрокат велосипед и по криволинейной траектории качу домой. На Аймсбюттлер Штрассе никого нет, я разгоняюсь и, вроде бы, пытаюсь петь русскую народную песню «Догорю и я».

Дома на кухонном столе со вчерашнего вечера стоял стакан, из которого она пила виски. На стекле – ее помада. Я взял стакан и попытался слизать эту чертову помаду, жирная, она никак не слизывалась полностью. Подушка в спальне пахла ее гребаными духами, которые сейчас казались мне уже не такими отвратными. Я отбросил одеяло и уткнулся носом в подушку. Потом включил свет и стал ползать по кровати, ища ее волосы. Обнаружив один под подушкой, я бережно рассмотрел его и положил на подоконник, придавив книжкой. Помню, что хотел его куда-то спрятать и сохранить, но на следующей день ничего не нашел.

Субботним утром в голове ревет переполненный Миллернтор. Шатаясь, выхожу из дома. Щурюсь на солнце, во дворе жена хаусмайстера Хайнриха возится со своей клумбой. Ей лет восемьдесят, но она до сих пор резво крутит педали ржавого велосипеда и не подает признаков старческого слабоумия. Думаю, она играет со своим стариком в шахматы и читает выписываемую мной еженедельную высоколобую газету «Цайт», когда я в разъездах и увесистый сверток свежего номера по несколько дней призывно торчит из моего почтового ящика.

От моего дома до «Роте Флоры» минут десять пешком. Не доходя двести метров до сквота, есть канадское местечко с хорошими завтраками. Я останавливаюсь у светофора и туплю в совсем не гамбургское синее небо. Подмышкой у меня зажаты «Дублинцы» Джойса из парижского книжного Шекспир’с. Все бы ничего, но внезапно меня охватывает страшная, сдавливающая горло тоска. Я иду завтракать с томиком гребаного Джойса, один. Это же гребаный ад, какой-то личностный провал и квинтэссенция задротства одновременно. У португальцев есть такое понятие, как «саудади», их национальная черта, которая означает что-то вроде благородной, светлой тоски. Меланхолия эта настолько особая, что якобы ни для кого, кроме португальцев, толком недостижима. Мое состояние отличалось от их добродетельных ощущений бренности счастья примерно так же, как немецкая вторая лига от российской. Название вроде бы одно и то же, а содержание – совсем иное.

Она вряд ли вернется и в этом чертовом, моем любимом городе я остаюсь один. Ночью она прислала сообщение о том, что у нас ничего не получится, и мы друг другу не подходим. Извинялась за сумбурность и говорила, что пишет на бегу.

Я в полном ауте вписываюсь в «Солянку», поднимаюсь наверх, беру бутылку воды. Безуспешно пытаюсь прийти в себя. Через несколько минут спускаюсь на веранду и заказываю поллитра Хамовников. Даже сквозь четырехдневный московский запой я могу четко сформулировать для себя более чем двукратные ценовые преимущества московского пива перед Гиннессом в основном баре. Две девчонки рядом восторженно обсуждают недавнюю поездку в Берлин. Я прошу у одной из них закурить и говорю, что Берлин, конечно, крутой, но Гамбург, наверное, еще лучше.

— С чего вы взяли? – вежливо интересуется одна из них.
— Да я там живу. Слыхала про Санкт-Паули? Я за них в футбол играю…
— Про кого? – переспрашивают они.
— Вы что, не слыхали про Санкт-Паули? – я с удивлением развожу руками, роняю сигарету и чуть не падаю вслед за ней.
— Если честно, то нет.

Я собираюсь с мыслями и говорю:
— А пошли вы тогда на хуй.

Девчонки с отвращением смотрят на меня и действительно уходят. Я не появлялся на поле в футболке Санкт-Паули уже с полгода.

Выхожу из Солянки и иду к метро. Раннее утро. Нужно доехать до квартиры моей знакомой, где я бросил вещи, чтобы поспать там несколько часов и двинуть в аэропорт. Около входа в метро, расставив ноги, как Криштиано Роналду перед штрафным ударом, стоит чувак и ссыт на стену. На его руке татуировка «no pain no gain». Захожу в вагон, выбираю самую красивую телку и сажусь напротив нее. Она читает книгу. Встретить старый добрый бумажный носитель информации в захватившей мир империи девайсов само по себе уже почти удивительно. Я рассматриваю ее длинные ноги и пытаюсь угадать, что именно она читает. Даю ей максимум Фиджеральда – после фильма с Ди Каприо все телки разом бросились читать «Великого Гэтсби» – хотя понимаю, что скорее всего это какой-то современный трэш, в обильном количестве наваленный в книжных на полках с надписью «хиты продаж».

Я озираюсь вокруг – хмурые заспанные лица, не злые, но смертельно уставшие. Стареющий клерк с некрасивым галстуком, завязанным плохим узлом, женщина средних лет, в свободное от работы время старательно налегающая на майонез, таджик с красными глазами, спящий, наверное, по паре часов в сутки, парень в косухе и мудацкой футболке с надписью «manovar», здоровый мужик с бритым затылком и вываливающимся из брюк животом. Я вглядываюсь в их лица, пытаюсь разглядеть в них что-то живое, но вижу только безразличие, которым они отгородились от внешнего мира. Гребаный защитный рефлекс, помогающий дотянуть до пенсионного возраста в аду отечественной повседневности. Если когда-то в юности их глаза еще излучали жизнь, то сейчас они мертвы. Надежду изнасиловали пятеро пьяных рабочих, возвращающихся домой со второй смены. Меня тошнит. Мы едем в одном вагоне, но на самом деле движемся в противоположных направлениях. Моя станция. Наклоняюсь к сидящей напротив девушке и спрашиваю, что за книгу она читает. Она поворачивает обложку – «Путешествие на край ночи». Я встаю и выхожу из вагона.

По дороге в аэропорт я чувствую себя, как поет одна немецкая группа, komplett im Arsch. Дьявольской силы похмелье многократно усиливается ставшим в последнее время привычным чувством стыда. Опыт подсказывает, что на прохождение шлюза Москва – Гамбург мне потребуется ровно неделя. Вечером следующего воскресенья ворота шлюза распахнутся, и я почувствую сладкую, тягучую тоску от лишенной камбэков большой утраты. Думаю, португальцы ошибаются, это ощущение доступно каждому.